Маски Пиковой дамы

В данном случае из «державных прав» оставлена только милость. Как в записанном Гоголем рассуждении о «полномощном» монархе, который может встать над законом, чтобы протянуть руку «падшему». Однако Царь нужен Земле не только для этого — она через него соединена с Богом. Беда, если эта связь разорвана.

У Пушкина иное соподчинение:

Беда стране, где раб и льстец
Одни приближены к престолу,
А небом избранный певец
Молчит, потупя очи долу.

Певец избран небом, то есть говорит от имени Бога. Он пророк в библейском смысле слова. Но в «этот выродившийся и развращенный век, лишенный истины и веры», пророки сами не помнят, от имени каких богов приходят.

Волхвы не боятся могучих владык,
А княжеский дар им не нужен;
Правдив и свободен их вещий язык
И с волей небесною дружен.
Грядущие годы таятся  во мгле;
Но вижу твой жребий на светлом челе…

«Песнь о вещем Олеге» написана в 1822 году. Александру I в ней предвещается «гробовая змея» измены. Но позднее и «жребий» Николая I «кудесник, любимец богов», видит «на светлом челе»: не помилуешь, да не помилован будешь. А помилуешь? «Братья меч» им отдадут. Ужасная участь!

«Лицо истинно романтическое»

Внучка Дмитрия Гавриловича Бибикова, генерал-губернатора Юго-Западного края, графиня Софья Дмитриевна Толь сообщала, что вскоре после усмирения польского мятежа император посещал Киев. «Николай Павлович сидел в коляске, как вдруг лошади в испуге свернули в бок, и кучер с трудом мог их остановить. Оказалось, они испугались листа белой бумаги, которым махала незнакомая прилично одетая дама… Это была просьба о помиловании ее мужа, принимавшего деятельное участие в польском восстании и за это сосланного в Сибирь». Закончив чтение, император «резко, почти злобно промолвил»: «Ни прощения, ни даже смягчения наказания вашему мужу я дать не могу».

Минут через десять после возвращения в генерал-губернаторский дворец дед отправился о чем-то доложить. «В кабинете была двойная дверь. Он открыл первую, собираясь постучаться во вторую, но тут же в неописуемом удивлении невольно попятился. В небольшом промежутке между обеими дверьми стоял Государь и весь трясся от душивших его рыданий. Крупные горячие слезы лились из его глаз». На вопрос, что с ним, Николай ответил: «Когда б ты знал, как тяжело, как ужасно не сметь прощать!»[474]

То есть душой он хотел миловать, но как царь не имел на это права для сохранения Земли. Ноша страшная. Вряд ли подъемная для человека. Но император — не просто человек. Однако, учитывая петровское «революционерство и уравнительство», носимое в самой крови, прощать предстояло самого себя.

Посмотрим, что от Пестеля — «русского Бонапарта» — осталось в тексте. Прежде всего, он тоже немец и тоже претендует управлять Россией. Не смешно ли? Не смешнее, чем корсиканец во главе Франции: «Мы все глядим в Наполеоны».

Во время бала Томский говорит Лизавете Ивановне: «Этот Германн… лицо истинно романтическое, у него профиль Наполеона, а душа Мефистофеля. Я думаю, что у него на совести по крайней мере три злодейства. Как вы побледнели!..» Лизавета Ивановна поверила «мазурочной болтовне» Томского, поскольку нарисованный им портрет «сходствовал с изображением, составленным ею самою, и, благодаря новейшим романам, это уже пошлое лицо пугало и пленяло ее воображение».

Заметим: воспитанница графини названа «молодой мечтательницей», а лицо Германна «пугало и пленяло» ее, как император Долли.

Видя героя в своей комнате, она тоже замечает черты Бонапарта: «…он сидел на окошке, сложа руки и грозно нахмурясь. В этом положении удивительно напоминал он портрет Наполеона. Это сходство поразило Лизавету Ивановну». За минуту до этого «суровой души его» не трогала горесть бедной девушки.

«Он не чувствовал угрызений совести». Точно так же, как Пестель не будет чувствовать раскаяния при мысли о том, что нужно убить всех членов императорской семьи, включая великих княжон, выданных замуж за границу, и их потомство. А Николай I напишет брату о поляках: «Моя совесть ни в чем не упрекает меня»[475].

Оставим пока внешность Наполеона и обратимся к душе Мефистофеля, на которую обычно не хватает времени при разборе. Образ Мефистофеля возникает в «Сцене из Фауста» 1825 года. В ней Фауст и Мефистофель разговаривают на пустынном морском побережье. Они видят корабль. Бес отвечает на вопрос хозяина: что на судне?

На нем мерзавцев сотни три,
Две обезьяны. Бочка злата,
Да груз богатый шоколата,
Да модная болезнь: она
Недавно вам подарена.

Фауст требует: «Все утопить». Бес повинуется.