Маски Пиковой дамы

Но для устройства переворота удавка должна оказаться в чьих-то руках. А эти руки действовать в чью-то пользу. Одним из участников и организаторов цареубийства был последний фаворит покойной императрицы-бабушки Платон Александрович Зубов вместе со своим братом Валерианом. О его безнадежной любви к молоденькой великой княгине Елизавете, супруге цесаревича Александра, посмеиваясь, рассказывали при дворе[222].

Он видит — в лентах и звездах,
Вином и злобой упоенны,
Идут убийцы потаенны,
На лицах дерзость, в сердце страх.

Это о Зубове в числе других убийц. Все началось с того, что во время церемонии миропомазания принцесса чуть не споткнулась, запутавшись ногой в бахроме обивки трона (символически она станет путаться в ней всю жизнь), а стоявший рядом фаворит поддержал девочку…

Через 39 лет после переворота Екатерины Великой иная юная женщина умела воспламенять сердца для тираноборчества. «О, мама, он действительно тиран!» — писала Елизавета в Баден. «Я дышу одной грудью со всей Россией»[223].

О стыд! о ужас наших дней!
Как звери, вторглись янычары!..
Падут бесславные удары…
Погиб увенчанный злодей.

Роль Елизаветы Алексеевны в случившемся — открытое, демонстративное одобрение гибели «тирана». Готовность не

просто подчиниться произошедшему, как неизбежному, а принять его всем сердцем. Ликовать, проливая слезы. Этого ей, конечно, не простили.

Глава восьмая. «Разоблаченная» Психея

Супругу великого князя и правда можно было назвать воспитанницей знатной Старухи. Только сама она имела титул, а Старухой была Екатерина II. Урожденная принцесса Луиза Мария Августа Баден-Дурлахская прибыла в Россию в 1792 году, чтобы стать женой одного из самых красивых юношей тогдашней Европы, но уже по дороге вела себя экзальтированно. Ее фрейлина Роксана Скарлатовна Эделинг рассказывала: «С наружностью Психеи и горделивым сознанием своей прелести… Елизавета трепетала от мысли о том, что ей придется подчинить свою будущность произволу молодого варвара. Когда ей объявили, что она должна покинуть страну свою и свою семью, она силилась выскочить из кареты, в отчаянии простирала руки к прекрасным горам своей родины и раздирающим голосом прощалась с ними»[224].

С годами эта экзальтированность не исчезла. Но крики страдания более не раздавались, словно на грудь Елизавете Алексеевне положили тяжелый камень. Она умерла, не достигнув сорока семи лет. Юный Пушкин знал ее уже немолодой. Но императрица оставалась стройна, красива, хоть и несколько измождена, сохраняла ум и манеры. Правда докторам внушали опасения ее нервы.

«Судьба странным образом приблизила меня в летах преклонных ко двору необыкновенному, чьей милости ищут, но кого редко любят, — писал в 1821 году Николай Карамзин другу, поэту Ивану Дмитриеву. — Я узнал короче императрицу Елизавету, женщину редкую»[225]. Не скрывая восторга, пожилой историограф рассказывал жене: «Надобно видеть ее одну, в прекрасном белом платье, среди большой, слабо освещенной комнаты: в ней было что-то магическое и воздушное»[226]. Многие подчеркивали, что супруга императора несет в своем облике нечто нездешнее, не от мира сего. Казалось, она совсем растворилась в огромных пустынных залах дворца, еще при жизни став призраком, «ангелом на земле», покинувшим «небесное отечество».

Между тем ее чувства к отечеству земному сделали бы честь любому представителю царской семьи. Очутившись в России двенадцатилетней девочкой, Елизавета полюбила страну и ее повелительницу, слив их в своем воображении воедино. Она искренне восхищалась императрицей-бабушкой и считала, что, продлись ее жизнь, и их с Александром брак мог бы оказаться счастливее. В 1811 году Елизавета писала матери, принцессе Амалии Баден-Дурлахской: «Ах, отчего она не прожила лет с десять дольше! Личные причины заставляют меня об этом сожалеть»[227]. Екатерина II благоволила внукам и привязалась к не по годам вдумчивой, отважной супруге старшего.

Елизавета сумела выучить язык лучше многих русских барынек и прилепилась душой к православию. «Чувствую сильную нежность к России, — писала она домой после одного из посещений Бадена, — и как ни приятно мне снова увидеть Германию и думать о ней, мне было бы очень жалко покинуть Россию… Это не слепое восхищение, мешающее мне видеть преимущества других государств перед Россией: я вижу ее недостатки, но вижу также, чем она может стать, и каждый ее шаг вперед радует меня»[228].

«Шапка старого злодея»