Маски Пиковой дамы

Однако в отношении Елизаветы оправдалась народная мудрость: не родись красивой… Счастья же не было и в помине. Александр I не то чтобы охладел к жене: не успел загореться. Сразу после ее приезда в Россию будущие супруги подружились. Эту склонность окружающие приняли за любовь и стали называть молодых «Амур и Психея». Бабушка Екатерина II говорила о невесте: «Она должна быть мною довольна: я дала ей самого красивого юношу в моем государстве».

Однако Елизавета была еще слишком юна для брака. Позднее ее свекровь Мария Федоровна по секрету жаловалась своему статс-секретарю Григорию Ивановичу Вилламову: «Вот что значит женить детей так рано! <…> Если бы императрица Елизавета вышла замуж не ранее 20 лет от роду, а то и позже, то они были бы оба [с императором] бесконечно счастливы». Близость с мужем отпугнула Елизавету. Александр же оказался слишком деликатен и перестал настаивать, хотя продолжал тянуться к жене. «Она… с самого начала была настроена против него, — вздыхала Мария Федоровна, — когда он подходил к ней, чтобы обнять или поцеловать, она грубила ему; наконец, нельзя безнаказанно отталкивать своего мужа»[235].

Молодой, красивый монарх нашел утешение в объятиях множества женщин и, наконец, обрел долгий, пятнадцатилетний роман с княгиней Нарышкиной.

А что же Елизавета? Ее ближайшая подруга того времени, жена маршала великокняжеского двора Варвара Николаевна Головина уверяла: «Великий князь любил свою жену любовью брата, но она чувствовала потребность быть любимой так же, как она бы любила его, если бы он сумел ее понять… она отдалась этому чувству, но не получила ответа»[236].

Головина была влюблена в свою повелительницу и в разладе винила ее мужа. Эделинг наоборот: «Он сгорал потребностью любви; но он чувствовал, думал и держал себя, как 16-летний юноша, и супруге своей, восторженной и важной, представлялся навязчивым ребенком… Будь поменьше гордости и побольше мягкости и простоты, и государыня взяла бы легко верх над своею соперницей (Нарышкиной. — О. Е.)… Она охотно приняла бы изъявления его нежности, но добиваться ее не хотела»[237].

«Император очень несчастен, — повторяла Мария Федоровна, — так как весь мир сваливает всю вину на него». Подруга оказалась и первой разлучницей. Дмитрий Сергеевич Мережковский назвал отношения с Головиной «последней улыбкой замерзающей Психеи… Любовь Психеи к Вакханке»[238]. Юный Александр нашел восторженные письма Варвары Николаевны к своей супруге и потребовал объяснений. Их не было. В результате тихого домашнего скандала Елизавета окончательно лишила графиню милости и даже, проезжая мимо ее окон, пускала лошадь в галоп и отворачивалась. Но было поздно.

«Тяжелый долгий сон»

Сближению внутри императорской четы были поставлены нравственные препятствия. Несмотря на это, оба не раз пытались вернуться друг к другу. Официально у Александра и Елизаветы родилось двое дочерей, проживших очень недолго. Но одну из них считали детищем Адама Чарторыйского, которому великий князь сам некогда помог в ухаживаниях за своей супругой, надеясь, что более взрослый и опытный друг разбудит ее темперамент. Вторую — Алексея Охотникова, умершего в 1807 году. Этот роман — очень нежный и возвышенный — оставил на сердце Елизаветы глубочайшую печать тоски[239].

В 1812 году Елизавета словно ненадолго очнулась от тягостного сна. Она во всем поддерживала императора, которого часто осуждали даже близкие. «Я всей душой предана России, я знаю Россию чувством», — писала она матери. 12 ноября под ее патронажем было создано Патриотическое общество, которое оказывало помощь пострадавшим от войны: беженцам, инвалидам, вдовам, сиротам. Из личного содержания в 600 тысяч рублей две трети императрица употребляла на пособия раненым. Ею был открыт «Дом трудолюбия» как учебное заведение для девушек, лишившихся средств к существованию (впоследствии преобразован в Елизаветинский институт). Побывавшая в Петербурге мадам де Сталь назвала императрицу «ангелом-хранителем» России[240].