Маски Пиковой дамы

Если вспомнить «Горе от ума» Грибоедова, то сквозь текст проступят две темы, старательно затемненные школьными трактовками, — неприятие иностранцев: «В России, под великим штрафом / Нам каждого признать велят / Историком и географом!» или: «Воскреснем ли от чужевластья мод…» И желание одернуть женщин, поставить их на место. В разговоре с Молчалиным герой слышит имя важной московской дамы. Судя по описаниям, это графиня Татьяна Борисовна Потемкина, славившаяся щедростью благотворительница, известная тем, что ни в одной просьбе не могла отказать просителю. Именно к ней побежал перед свадьбой Пушкин, когда княгиня Вера Федоровна Вяземская «повредила ногу», и нужно было искать новую посаженую мать.

Чиновные и должностные
Все ей друзья и все родные;
К Татьяне Юрьевне хоть раз бы съездить вам.
………………………………………………………………………….
                …частенько там
Мы покровительство находим, где не метим.

Герой резко обрывает: «Я езжу к женщинам, да только не за этим». Одной фразой московская Сивилла низведена до уровня дамы с бульвара, которую посещают ради интимных услуг. Вот место женщины, а рассуждать «С министрами про вашу связь, / Потом разрыв…» — не ее дело. Когда Молчалин заводит речь о службе в Москве: «И награжденья брать, и весело пожить», — Чацкий негодует:

Когда в делах, я от веселья прячусь;
Когда дурачиться: дурачусь;
А смешивать два эти ремесла —
Есть тьма искусников, я не из их числа.

Не замечается, что это прямой ответ на слова Екатерины II, которая призывала работать, «мешая дело с бездельем». Грибоедов вообще обижен именно на эту императрицу. Он помещает в ее эпоху сцены — падение на придворный паркет дяди-канцлера, чтобы посмешить государыню, — которые вовсе не характерны для екатерининского царствования, а сошли бы, скажем, для Анны Иоанновны, для двора попроще, понепритязательнее. Но в таком обобщении примета времени.

Как посравнить, да посмотреть
Век нынешний и век минувший:
Свежо предание, а верится с трудом;
Как тот и славился, чья чаще гнулась шея;
Как не в войне, а в мире брали лбом,
Стучали об пол, не жалея!
…………………………………………………………………….
Прямой был век покорности и страха.

Это о времени Екатерины II? Полно. Это вообще о вчерашнем дне. Молодой человек утверждает превосходство своей эпохи и объединяет тетушку, которая держится «фрейлиной Екатерины I», с «сужденьями из забытых газет, времен очаковских и покоренья Крыма». Перед нами растянутое прошлое — новейшая русская история от Петра I до Екатерины II, как в кишиневской заметке Пушкина, как в агитационных песнях Рылеева — Бестужева. Наконец, как в надписи на Медном всаднике, где императрица сама слила себя с пращуром.

В ее время сильных мужчин, таких как Орловы или Потемкин, не шокировал тот факт, что на престоле сидит сильная женщина. Их пугал слабый император. В первой четверти нового столетия боялись уже «женщину» как таковую и не принимали «немку». Великому князю Николаю Павловичу в 1817 году, представляя невесту своим офицерам, пришлось почти извиняться: «Это не чужая приехала к нам, это дочь вернейшего нашего союзника».

После победы над Наполеоном и выхода «Истории государства Российского» Карамзина русские словно позволили себе самоуважение. Вслед за ним родились и требования, иногда смешные. Пушкин записал в дневнике 1833 года: «Именины государя… Дамы представлялись в русском платье. На это некоторые смотрят как на торжество. [генерал-лейтенант И. Н.] Скобелев безрукий сказал Волконской: я отдал бы последние три пальца для такого торжества»[269].

Старая княгиня сначала не поняла его. Между тем в отчетах III отделения сказано: «6 декабря 1833 года появились впервые во дворце дамы наши и Сама Государыня Императрица в национальном платье и русском головном убранстве. Независимо от красоты сего одеяния оно по чувству национальности возбудило всеобщее одобрение. Многие изъявляют желание видеть дальнейшее преобразование и в мужских наших нарядах, и, судя по общему отголоску, можно наверное сказать, что таковое преобразование сближением нынешних мундиров к покрою наших бояр прежнего времени было бы принято с крайним удовольствием»[270].

Ушибленное место всегда берегут. А потому есть основание считать, что повышенное мужское внимание к данному вопросу говорит об ущемленности. Михаил Лунин заметил: «Мы все ублюдки Екатерины II».

«Нечто обворожительное»