Мастер теней

– Но пройдет пара лет – и все забудут об этих пиджаках, как о страшном сне быдла, и о цепочках с телефонами: они станут доступны всем. А вот владеть этим говном, как ты, Людочка, голубка моя, изящно выразилась, будет по-прежнему круто. Оно еще и вырастет в цене.

– Почему? – недоумевала Людочка.

– Да потому, что современное искусство – аналог золота, оно олицетворяет общественный успех. Можно публично сжигать деньги, показывая, что ты богат, но это сиюминутное действие. А можно купить Славкины телевизоры по 10 тысяч баксов за штуку и всем показывать с гордостью всю оставшуюся жизнь как овеществленный акт уничтожения этих денег, зафиксированный в специальном сертификате, прилагаемом к телевизору, где прописана его цена. Благодаря этому любое чмо в кроссовках может всем доказать, что оно круче обычного жлоба в малиновом пиджаке из мерседеса на 10 штук баксов, вложенных им в фундамент своего тщеславия. А что у нас дороже всего ценится? Конечно, человеческая гордыня и человеческая глупость. Современное искусство олицетворяет их – потому оно и будет всё время дорожать. Современные художники нашли очень удачные способы капитализации человеческих пороков посредством превращения их в фетиш поклонения. Если сейчас нет грязи в том, что ты делаешь, то это только раздражает, ты рискуешь получить в морду за то, что говоришь современному человеку, что он недостаточно хорош. Да, мы все не святые, у всех нас есть слабости. Мыслишки наши грязные и мелкие, как вся наша жизнь. Каждый с говнецом внутри. Поэтому и искусство, которое нам предлагают, тоже должно быть немножко гаденьким – чуть-чуть, самую малость, чтобы понравиться.

– Но ведь искусство призвано воспевать искренность, чистоту чувств, чтобы делать нас лучше? Оно же должно давать нам образцы для подражания, увековечивать их? – возразила Людочка.

– Какая чистота? Чистым сейчас потребляют только спирт и кокаин, – невозмутимо парировал Дима, – всё остальное обязательно нужно разбодяживать, иначе вылетишь в трубу и разоришься или сгоришь ко всем чертям от собственных страстей. Теперь даже в живописи чистые цвета не приветствуют, считают дурновкусием. Как я уже сказал, всего должно быть немножко, самую малость, но грязненьким, начиная от сюжета и заканчивая формой. Вот там, впереди, видите мужика? В темных очках и серо-синем вельветовом пиджаке?

– Ну да. Он в обнимку с каким-то явным педиком стоит, – подтвердила Вика.

– Так вот, это очень известный театральный режиссер. Не только латентный педераст, еще и большой любитель переиначивать классические сюжеты на новый лад. Он недавно поставил «Чайку» Чехова, где главные движущие мотивы героев – их сексуальные девиации.

– А что такое «девиация», что-то типа поллюции? – искренне удивилась Вика. – Ты что-то совсем, Димон, стал говорить на птичьем языке, ваще ничего не понятно.

– Девиация, голубка моя, это медицинский термин. Означает отклонение от нормы в поведении людей, в основном в сексуальном, – терпеливо пояснил Дима. – Или, по-простонародному, извращения всякие. Все главные герои этого режиссера больные на голову, ненормальные. Например, Треплева играет женщина, которая убеждена, что она мужчина, она сожительствует со своей матерью Аркадиной, лесбиянкой, и ревнует ее к Тригорину, которого тоже играет девушка. Сорин, брат Аркадиной, старый импотент, страдает от того, что ничего не может, ходит по сцене в немыслимых кожаных штанах с дырками на ягодицах и мечтает вылечиться от полового бессилия и выебать весь мир. Доктор Дорн – драгдилер, Маша – кокаинистка, ее мать – хозяйка борделя, а отец – сутенер. Заречную он превратил в мальчика, которого совращает Тригорин-женщина. В общем, полный бардак на сцене – и бешеный успех у публики.

– А кто это – Тригорин, Аркадина, Треплев? – спросила Диму Вика. – Мне эти фамилии ничего не говорят. Ты вообще на кой хрен всё это рассказал?

– Персонажи чеховской «Чайки», – пояснила Людочка. – Помнишь, мы еще в школе проходили? В девятом классе, кажется.

– Да откуда я помню, что мы учили в школе, да еще и в девятом классе! О Чехове я знаю только, что он «Каштанку» написал и «Письмо на деревню дедушке», про Ваньку Жукова. Остальное у меня из памяти стерлось, растворилось, потому что это по жизни мне на хер не нужно. А в театр я сама никогда не пойду: скукотища страшная. Балеты разные и пьесы из жизни никому не интересных людей. Вот кино – это я понимаю, а еще если сюжет закручен, как в «Основном инстинкте»… Вот это действительно правда жизни. Особенно когда Шэрон Стоун на широком экране ноги раздвигает и все мужики в зале ей под юбку смотрят, как завороженные. На этом весь мир держится: все хотят приложиться к красивой пизде.