Матушка-Русь

К этой маленькой шкурке тянулись все его надежды, его мечта купить ружье и много оленей. Нет, он с ней никогда не расстанется. Она принесет счастье.

Гость налил еще огненной воды. У якута уже заплетался язык. Он покачивался, щурил раскосые глаза и твердил о том, как шли с неба соболи.

Потом он запел, глядя на огонь, он знал, что и в огне сидит добрый дух, который несет тепло и свет:

Я старый человек, сижу и курю свою трубку.
Ай-ай, хорошо.
В чуме светло и огонь греет меня.
Ай-ай, хорошо.
Добрый гость дал мне стекло,
и я вижу свою душу.
Я счастливый, потому что убил белого соболя.

Долго пел якут, пока не свалился и не уснул.

Когда он открыл глаза, в дымовое отверстие в крыше чума пробивался свет и падали снежинки. Очаг потух.

У якута трещала голова, словно что-то распирало ее изнутри. Он сел и силился понять, где он и что с ним. На земляном полу валялись ленты, бусы, раздавленное волшебное стекло. Якут вспомнил, как швырял на колени гостю связки шкурок.

Он испуганно оглянулся: холодок прошел от горла к сердцу, и оно, вздрогнув, застучало громко и часто. Белого соболя на стене не было. Удивленный бог Никола на дощечке разводил руками.

Якут схватился за голову и сжал ее ладонями изо всех сил. У него затряслась бороденка и на щеку выкатилась слеза. Ему представилось, как краснолицый гость в огромном тулупе хохочет и мнет руками белого соболя. И тот скалится и рвется из цепких пальцев.

Вскочил старый якут и, откинув полог чума, выбежал. Две пушистые серые лайки запрыгали вокруг, виляя хвостами.

От чума, свернув на реку, шел след оленьей упряжки.

Лес был белым и тихим. Пушистые снежинки осторожно опускались на непокрытую голову якута.

Якут побежал по следу упряжки. Он проваливался глубоко в снег, падал и снова поднимался. Сердце колотилось гулко и отчаянно, и этот стук отдавался в висках.

В чуме старого якута валялось на полу раздавленное круглое зеркальце, на него таращил глаза белобородый старик с иконы…

Вот так по таежным селениям и стойбищам — на лошадях, на оленьих упряжках, на собаках едет, мчится, шагает Нажива, врывается в избы и чумы, неся с собой горе и голод. Пихает она в свой бездонный мешок сотни, тысячи мягких шкурок и хрипит: «Мало, мало!»

Оскудели безбрежные русские леса соболем. Его преследуют и уничтожают без жалости, без раздумий. Почти исчез в забайкальских лесах самый дорогой баргузинский соболь, шкурка которого — темная и пышная — ценилась особо.

ЗАКОЛДОВАННЫЙ СОБОЛЬ

Поселился Дикарь на склоне двугорбой горы. Здесь стоял лохматый кедрач. Он был настолько густ, что подгнившие великаны не могли упасть и умирали стоя, опершись обломанными сучьями на плечи соседей. Когда налетал ветер, они скрипели, словно жалуясь на старость.

Внизу под густой хвоей было сыро и сумрачно даже в солнечный день. Сквозь обомшелые трухлявые коло-дины пробивалась молодая поросль. Деревца были чахлыми и уродливыми — им не хватало света.

Дикарю понравились эти дебри. Выше в гору кедрач редел, на пустырях выпирали из земли тяжелыми лбами каменные глыбы, потрескавшиеся, заросшие ржавой травой и мхом. И в густых зарослях, и в расщелинах скал соболь всегда мог укрыться от любого недруга.

В ельнике у оврага держались пугливые рябчики, дальше, где начинался молодой березняк, хоронились глухариные выводки. Не было недостатка и в белке. К зиме нальется душистым соком смородина, вспыхнут ярким румянцем рябины и свесят тяжелые гроздья, потемнеют орехи в кедровых шишках. Чем не житье соболю!

Однако Дикарь чувствовал беспокойство. Он без труда мог добыть себе пищу и был сыт. Но какая-то непонятная сила гнала его из гнезда, и он рыскал по тайге ночи и дни. Стал он раздражителен и зол. Иногда уходил от своей горы на полсотни верст. Он не знал, что ищет, зачем с отчаянным упрямством мечется по тайге.

Над тайгой плыл июль. Ласковый июль с долгими и грустными закатами, светлыми звездными ночами и седыми росами перед зарей. Лес был настоен густым ароматом хвои, буйного разнотравья и цветов.

Июль — месяц соболиных свадеб. Томимый неясной тоской одиночества, Дикарь искал себе подругу.

Однажды дрогнули его чуткие ноздри, и он замер, охваченный неясным трепетом. Он чуял след соболюшки.

Тайга дремала, облитая холодноватым светом луны.

Дикарь, невидимый и неслышный, бежал по следу соболюшки. Он то исчезал во мраке под тяжелым хвойным навесом, то мелькал в лунном островке, и темная шкурка его вспыхивала серебром.

Рядом со следом соболюшки возник другой след, след чужого соболя. Дикарь заурчал, зло скребнув по траве лапами. Глухая ярость закипела в нем.

Дикарь настиг их на узкой поляне над оврагом. Соболюшки не было видно, а чужой соболь носился вверх и вниз по стволу ели. Он был меньше Дикаря, у него был светлый бурый мех с темной полоской на спине.

Дикарь заурчал. Соперник замер, припав к земле.