Матушка-Русь

Соболь вспрыгнул на толстую сушину и юркнул в дупло. Собака, подняв отчаянный лай, скакала вокруг.

Сушина была пустотелой внутри до самого корня. Дикарь неудобно свернулся, зацепившись за выступ.

Зверек чуял: будет пурга. Скоро, совсем скоро упадет она на тайгу. Он ждал ее, как спасения.

Человек подошел к сушине, заткнул шапкой отверстие дупла. Постучал по сушине — дерево гулко отозвалось. Дикарь замер в напряжении.

Человек принялся рубить сушину. Она вздрагивала, гулко охала и гудела при каждом ударе. Громом отдавался этот звук в ушах зверька. Он заметался в дупле, ища выхода.

Внизу появился просвет. Он увеличивался с каждым ударом. Человек спешил. Потянул ветерок, прошла колючая поземка. Прошумели и замерли кедры.

Человек спешил. Торопливей стали удары.

Дерево дрогнуло, накренилось. В тот же миг Дикарь выскользнул из него. Над ним щелкнули собачьи зубы, но он увернулся.

Человек схватил ружье. Налетевший вихрь взметнул перед ним снежную тучу.

Пурга налетела сразу. Затрещала, загудела, завыла тайга.

Закрыли вихри черного соболя.

Бредет человек, наваливаясь грудью на ветер, хлещет его по лицу колючим снегом, пронзает тело ледяными иглами. Борода у человека белая, на груди налип снежный панцирь.

Слизала пурга старый след. Куда идти, где он бросил сумку и полушубок? Без них — смерть. Прислонился он, обессилев, к стволу кедра. Ломит тело от холода. Скачет перед человеком белый пес, лает, зовет вперед. Он зло кусает хозяина за руки, тянет за штанину.

Человек, отвалившись от кедра, снова бредет, наваливаясь грудью на ветер.

А Дикарь, укрывшись в хвое, смотрит, как машут кедры широкими лапами, как вьется меж ними белый свирепый зверь — пурга, ничего не видно вокруг за снежными вихрями.

О ЧЕМ ШЕПТАЛИ ЗВЕЗДЫ

Жил Костя в глухой таежной деревушке на берегу Вишеры. Хлеб здесь родился плохо, и мужики зимой охотничали, летом ловили в реке тяжелых тайменей и нежных хариусов. Сбывали добычу в Чердынь купцу Алину.

Втайне промышлял Алин золотишком, а попутно торговал мехами и дичью. По зимним дорогам шли его обозы на Пермь, на Москву. Не то что в столичных ресторанах — к царскому столу подавались алинские рябчики.

Алин снабжал охотников мукой и припасами. И не заметили люди, как опутал он долгами и кабальными обязательствами, прибрал к рукам все северные деревни.

Года три назад навалился на деревеньку голод. Лето было сухое и жаркое. Горели леса. Не родилась в тот год и ягода. Рябины к осени потемнели, листья их не пылали румянцем, а были темно-красными и жесткими.

Густыми гроздьями свисали шишки на елях. Они заплыли смолой и не годились на пищу птице. Не стало птицы, зверь тоже ушел из тайги.

И тогда-то особенно щедр стал черды некий купец. Он прикидывался жалостливым и подкармливал деревню. И в таких долгах числились у него мужики, что не знали, как вылезти из этой кабалы. Почти задаром забирал у них купец всю зимнюю добычу. А семье кормиться надо, и шли к Алину на поклон.

И вдруг одному из них — Бедуну — помаячило счастье. Вспыхнула надежда выбраться из алинской паутины. Шкурка черного соболя с лихвой покрыла бы все его долги. Но счастье мелькнуло и скрылось.

Еле дополз он до деревни и лежал теперь на печи, укрытый тулупом, дышал прерывисто, мерз.

Костя вбежал в тесную избу, перевел дух. На лавке у стены сидели мужики, расстегнув полушубки. Посередь избы возились, что-то выстругивая, босые ребятишки.

— Ни разу не было промашки, и тут вдруг — на тебе! — прерывисто, с хрипотой говорил Бедун.

— Где, где ты видел черного соболя?

Бедун посмотрел на Костю мутными воспаленными глазами:

— Зачем тебе?

— Мой он, — улыбнулся Костя.

Бедун потемнел, отвернулся.

— Твой? Да ну? — с издевкой спросил он. — Жаден ты, однако.

Костя оторопело заморгал, раскрыл рот. Охотники, потупившись, молчали.

— Честное слово, мой, — торопливо договорил он. — Я вез его из Забайкалья, а он сбежал дорогой.

Он чувствовал, что говорит не то, что ему не верят. С ужасом вспомнил, что никому не рассказывал о Дикаре. Скрывал нарочно, чтобы уберечь от пули.

— Вот что, — поднялся с лавки старик-сосед. У него была широкая, во всю грудь, борода и лохматые колючие брови. Он положил на стол шапку, примял ее тяжелой ладонью. — Почитали мы тебя, Константин Максимыч, хлебом-солью встречали. Детишек наших ты грамоте учил, о правде нашей мужицкой рассказывал. В ссылку из-за нее пошел — не побоялся. Думали — вот человек. Большак, одним словом. А на поверку вышло — душа-то у тебя купецкая, жадненькая. Из-за соболька голову потерял. Твой, говоришь? Ничейный он, вольный. Но коли первому Бедуну повстречался, никто его охотничать не вправе. Такой закон наш неписаный — таежный закон.

У Кости горели уши. Он не смел поднять глаза. Обида и стыд сдавили горло. Он медленно повернулся и пошел к двери.

Хозяин Кости, у которого он жил, маленький плешивый старичок, запричитал, слушая Костю:

— Ой, дурень, ой, дурень. Натворил делов. Таежники — народ упрямый. Уж коли втемяшится что в башку — ничем не выбьешь. Теперь тебе и «здрасте» не скажут. Сиди дома и пузыри пускай.

Бедуну становилось все хуже и хуже.