Таким образом, 892 год вернул Ибн-Хафсуну все то, что он утратил годом раньше, кроме Полеи и Эсихи. В течение следующих пяти лет его власть оставалась прежней, если не считать утраты Эльвиры. Он застиг роялистов этого города врасплох, но лишь озлобил их, а не уничтожил. И они при первом удобном случае подняли восстание. В 893 году армия султана после рейда вблизи Бобастро появилась перед воротами Эльвиры. Принц Мотарриф, командовавший армией, предложил горожанам общую амнистию, если они выдадут людей Ибн-Хафсуна. Роялисты принудили горожан согласиться, и Эльвира стала зависимой. Патриотизм и любовь к свободе утратили былой накал. Более того, обитатели Эльвиры выступали скорее против арабов Гранады, чем против султана. Именно против них им потребовалась помощь Ибн-Хафсуна, а после сражения в Гранаде арабы перестали быть грозной силой. Причем они были ослаблены не только поражением, но и, в еще большей степени, внутренними конфликтами. Арабы разделились на две фракции: одну возглавил Саид ибн Джуди, другую – Мухаммед ибн Адха, могущественный правитель Альхамы, к которому Саид испытывал такую жгучую ненависть, что даже установил награду за его голову. Неблагоразумное и даже дерзкое поведение Саида ухудшило положение. Глупой гордыней и многочисленными любовными интригами он навлек на себя ненависть огромного количества мужчин. В конце концов Абу Омар Осман (Умар Усман), семейное счастье которого Саид разрушил, решил смыть позор кровью прелюбодея. Предупрежденный, что его жена встречается с эмиром в доме еврея, он спрятался там с одним из своих людей и убил Саида. Это произошло в декабре 897 года.
После этого убийства вражда достигла высшей точки. Убийца и его друзья имели достаточно времени, чтобы укрыться в крепости Ноалехо, что к северу от Гранады, где они объявили Ибн Адху эмиром. Не желая ссориться с султаном, они обратились к нему с просьбой ратифицировать их выбор и одновременно попытались убедить его, что убили Саида ради блага государства, поскольку он якобы планировал восстания и сочинял подобные стихи:
«Иди, мой гонец, и скажи Абдуллаху, что его может спасти только поспешное бегство; могущественный воин поднял знамя восстания за рекой камышей. Сын Мервана, отдай нам суверенитет. Он принадлежит по праву нам, сыновьям бедуинов. Поторопись и приведи моего коня в украшенной золотом упряжи – моя звезда восходит».
Возможно, эти стихи действительно принадлежали перу Саида ибн Джуди. Они были вполне его достойны. Но как бы то ни было, султан, которого порадовала уступка арабов, посчитавших необходимым оправдать свое поведение, пошел им навстречу. Но только бывшие друзья Саида не признали Ибн-Адху. Они кипели от негодования из-за убийства их лидера. Они были настолько безутешны, что забыли все его проступки и свои обиды на него – горюя, они помнили только его добродетели. Микдам ибн Моафа, которого Саид несправедливо приговорил к наказанию кнутом, сочинил такие стихи в память о нем:
«Кто будет кормить и одевать бедных теперь, когда тот, кто был воплощением щедрости, лежит в могиле? Ах, пусть луга останутся без зеленой травы, пусть деревья останутся без листвы, пусть солнце больше не встает теперь, когда Ибн-Джуди мертв. Ни люди, ни джинны никогда не увидят его снова».
– Что? – вскричал араб, услышав эти стихи в исполнении автора. – Ты воспеваешь того, кто тебя побил?
– Клянусь Аллахом, – ответил Микдам, – даже его несправедливый приговор пошел мне на пользу. Память об этом наказании заставила меня отвернуться от прежних грехов, которым я раньше предавался. Разве я не должен быть ему благодарен за это? Более того, после того как меня побили, я был несправедлив к нему. Неужели ты думаешь, что моя несправедливость должна жить после его смерти?
Близкие друзья Саида жаждали мести. «Вино, которое мне подает виночерпий, – утверждает Асади в длинной поэме, – никогда не вернет свой вкус, пока не будет исполнено желание моего сердца и я не увижу всадников, скачущих во весь опор, чтобы отомстить за того, кто еще вчера был их радостью и гордостью».
Но хотя Саид был отмщен, арабы упорствовали в своей кровной вражде. Тем временем султан и андалусцы оставались пассивными и не мешали своим врагам убивать друг друга.