Махди в это время был в бане. Узнав, что происходит, он побежал в приемный зал и спокойно уселся бы рядом с Хишамом, если бы Анбар не перехватил его. Анбар схватил его за руку, стащил с трона и усадил напротив. После этого Хишам горько упрекнул Махди за все зло, которое он ему причинил. Анбар снова схватил его за руку, швырнул на помост и выхватил меч, чтобы отрубить ему голову. Махди обхватил его за туловище, но за оружие взялись другие славяне, и очень скоро его тело оказалось там, где семнадцатью месяцами раньше лежало тело Ибн-Аскелейи. Посаженный на трон заговором, он лишился трона и жизни в результате другого заговора.
Глава 15
Разграбление Кордовы
При таком слабом суверене, каким был Хишам, славяне стали всесильными. Вадхи, все еще занимавший пост хаджиба, соответственно, намеревался управлять Испанией так же, как это делал его патрон Альманзор. К несчастью для него, обстоятельства изменились, да и Вадхи не был Альманзором. Правда, сначала он не встретил оппозиции в столице. Голову Махди пронесли по улицам города, но никто не выразил никаких чувств. Жители нисколько не сожалели о тиране. Но надежды Вадхи, что берберы признают монарха, которого он поместил на трон, оказались несбыточными. Берберам послали голову Махди и предложили им подчиниться Хишаму, однако их негодование оказалось столь велико, что Сулейману с трудом удалось сохранить жизнь послов. Сам Сулейман проливал слезы при виде головы дяди, которую он набальзамировал и отослал Обайдаллаху, сыну Махди, который в то время был в Толедо.
Лишившись иллюзий в отношении берберов, Вадхи неожиданно для самого себя обнаружил, что у него есть враги в городе. Некоторые Омейяды, которые не желали терпеть господство славян и считали, что смогут позаботиться о своих интересах, охраняя интересы Сулеймана, втайне сообщили последнему, что, если он будет перед воротами столицы 12 августа, они его впустят. Сулейман согласился, однако Хайран и Анбар рассказали о заговоре Вадхи. Заговорщиков арестовали, и, когда Сулейман в назначенный день пришел к воротам, он подвергся яростной атаке и был вынужден бежать со всех ног.
Веря, что берберы стали более сговорчивыми после такого отпора, Вадхи снова начал переговоры. Однако его усилия оказались бесплодными, а тем временем Сулейман обратился к своему бывшему союзнику Санчо Кастильскому и предложил передать ему крепости, захваченные Альманзором. Это могли быть те крепости, которые были обещаны ранее, или нет, но в любом случае граф получал возможность расширить свои владения, не вторгаясь в Андалусию. Поскольку крепости, о которых шла речь, тогда были во власти не Сулеймана, а Вадхи, Санчо сообщил последнему, что, если он их не отдаст, он и его кастильские войны выступят на помощь берберам. Дело показалось Вадхи настолько важным, что он не пожелал брать на себя единоличную ответственность за решение. Он собрал знать, изложил требования Санчо и попросил их совета. Страх увидеть берберов в союзе с кастильцами оказался сильнее национальных чувств знати, и было принято решение удовлетворить требования графа. В августе или сентябре 1010 года Вадхи заключил договор с Санчо и передал ему, если верить арабским авторам, более двухсот крепостей, в число которых христианские историки включают Сан-Эстебан, Корунья-дель-Конде, Гормас и Осму. Пример оказался заразительным. Видя, что сильные крепости можно получить ценой нескольких договоров, другой граф предъявил такое же требование, поддержанное заявлением, что он присоединится к Сулейману, если не получит желаемого. Ему не смогли отказать. Мусульманскую империю, ослабленную гражданской войной до полного бессилия, разрывали на куски. Представляется сомнительным, что кордовцы в то время продолжали радоваться падению Амиридов так же бурно, как в тот день, когда с недальновидным энтузиазмом приветствовали революцию. Но какими бы ни были их чувства, обратной дороги уже не было. Им пришлось волей-неволей склонить головы перед врагами своей религии, принять хозяина, навязанного им славянами или берберами, и терпеть плохое обращение обеих сторон. Иными словами, судьба кордовцев – это судьба любой нации, не имеющей четко определенной цели, не направляемой неким возвышенным религиозным или политическим принципом, попавшей в вихрь революции.