Меч и ятаган

Когда Аша пересекал траншею уже за пределами стен, ему окатили спину кипятком. Он вскрикнул, пошатнулся и упал, но тут же заставил себя снова вскочить. Побежал дальше, преодолел траншею и вскарабкался на дальний склон. С внутренней, дальней от моря части Биргу и Сенглеа битва все не стихала. Подобно сильному шторму на море, разъяренные турки обрушивались на мальтийские скалы, взбивая бурную пену из ужаса, крови и смерти.

Наконец спустя несколько часов трубы Пияле сыграли отступление. Скалы выдержали и повернули море вспять.

Мария увидела, как Сальваго ведет полдюжины детей обратно во дворец.

– Моисей! – закричала она, побежала к нему по улице и сбила с ног, плача и обнимая его.

Ее облегчение было омрачено его видом: одежда разорвана, лицо грязное и серьезное. Как и остальные дети, Моисей уже не был ребенком. Но он был жив. Он ответил на ее объятия и сдержал слезы.

– Скоро все закончится. – Она погладила его по голове. – Я обещаю.

Остальные ждали.

– Теперь мне пора идти с доном Сальваго, – сказал Моисей.

Мария поставила его на землю и бросила взгляд на Сальваго, лицо которого ничего не выражало. Он коротко кивнул ей, затем повернулся и повел своих подопечных к дворцу.

Она вернулась в арсенал, чтобы осмотреть тела возле стены. Оцепенев от всей этой смерти, Мария перевернула многих, выискивая под ними других. Нико там не было. Кристиана там не было. Ее отца там не было. В бреши было еще больше тел, намного больше, но она не могла подойти близко, потому что пушки снова начали стрелять. Она поднялась по лестнице. Вид стал лучше. Она не увидела ни одного из тел, которых боялась увидеть, но их было слишком много, сваленных в траншеях и выброшенных на берег: целое красное море смерти.

Кристиан медленно переставил одну ногу, потом другую. Он пытался дойти до лазарета. Весь в крови, причем в чужой. Остаток дня прошел как в тумане. Он осмотрел и перебинтовал ногу великого магистра, который позволил это сделать лишь после того, как убедился, что последний турецкий флаг снят со стен. Даже когда Кристиан обрабатывал ему рану, ла Валетт продолжал отдавать приказы, менять диспозицию войск и задавать вопросы. Кристиан промыл и зашил открытую рану, а ла Валетт даже ни разу не дернулся.

– Всех рабов на восстановление пробитой стены! – скомандовал он. – И пусть котлы продолжают кипеть. Басурмане не дадут нам передышки. Они постараются воспользоваться нашей слабостью. Сегодня ночью нас ждет новая атака.

Те часы, что оставались до наступления темноты, Кристиан проработал в лазарете. Его в очередной раз поразил контраст между тем, что он делал утром, когда присоединился к воюющим, и вечерними попытками залечить полученные в битве раны. Конца всему этому не было видно, и выбора у него не было. Ему хотелось одного: уйти, разыскать Марию и убедиться, что с ней все в порядке.

Перед Кристианом лежал мальтийский солдат с длинной турецкой стрелой в груди, а позади него было много других, ожидавших своей очереди. Хирургов осталось всего двое. Все погибли. Кристиан поднял нож. На него накатила волна усталости и эмоций. Он почувствовал, что вот-вот заплачет. Спрятав лицо, он вытер слезы рукавом. Его руки слишком сильно дрожали, и он не мог работать. Положив нож на живот пациента, Кристиан отошел к ведру с морской водой, умылся и попытался собраться.

«Я просто устал, вот и все, – сказал он себе. – Это пройдет». Дрожь постепенно унялась, пульс снизился, и Кристиан снова обрел контроль над собой.

Он закончил извлекать стрелу. Сделал все чисто и аккуратно, но солдат все равно умер.

В ту ночь снова раздался тревожный зов труб. Кристиан кинулся на свою позицию на стене. Битва велась кипящей водой и маслом из котлов, греческим огнем и огневыми трубами. Оранжевые и алые языки пламени вырывались из труб, пожирая человеческую плоть и одежду, уничтожая все на своем пути.

В турецком лагере Аша узнал, что его «Алиса» стоит у Гэллоус-Пойнт. Он взял лодку и подплыл к ней в свете вспышек ночной битвы в Биргу. Фероз, первый помощник, встретил его с бурной радостью. Аша-реис рассказал ему, что попал в плен. Теперь Аша лежал на животе и смотрел на огни битвы за Биргу. Его терзало чувство вины. Ему довелось убивать только турок. Марии он помог лишь на один короткий миг. Ей по-прежнему грозила смертельная опасность, и он ничего не мог для нее сделать. Он упустил шанс убить ла Валетта. Ему не хотелось отчитываться ни перед Мустафой, ни перед Пияле, да и что он мог им рассказать. События опережали все его умственные построения.

Корабельный хирург напоил реиса крепким чаем с опиумом и обработал его раны и ожоги. Наложил на них смесь из алоэ, соли и лука от волдырей. Чай облегчил боль физическую, но не душевную.

Свобода не принесла ему поднятия духа, как он надеялся. Он опозорил султана, опозорил своего отца и, что еще важнее, самого себя. Он чувствовал себя не мужчиной, а омерзительной змеей, ползающей среди людей.

В тот день он убил янычара.

В тот день он убил рыцаря… или его убила Мария?

«Я не турок, а осман», – сказал он ла Валетту.