Меч и Крест

– Кого это черти несут? – нахмурясь проворчал Одо.

Он сам, Гуннар и Хедрик, вот и всё его войско для обороны замка.

– Хедрик, лук с тобой?

– Да, господин.

– Хорошо, если они полезут, бей без промаха! Гуннар, к воротам, я, на стену.

По лестнице Одо влез на стену, и из-за бревенчатого частокола, стал вглядываться в приближающийся отряд.

– Эй, в замке! – закричал один из них, остановив своего коня как раз на расстоянии полёта стрелы.

– Слушаю! – ответил Одо.

– Пустите обогреться и переночевать усталых путников!

– Кто вы и откуда?

– Паломники, идём во Святую землю, в славный град Иерусалим!

– Что-то вас сильно много для паломников! Шли бы вы дальше, у нас ничего нет, сами голодаем!

Всадник громко захохотал.

– А если мы атакуем и силой возьмём всё, что нам надо?!

– Попробуйте! Первый кто подойдёт к стене, получит стрелу, и многие из вас сдохнут, прежде чем взберутся на стену! Это я вам обещаю!

Всадник вновь громко захохотал.

– Узнаю, ох, узнаю, своего братца. Такой же, как всегда, бесстрашный, горячий и отчаянный. Ладно, Одо, не дури, это я, Бьёрн!

– Бьёрн?! – Одо пристально вглядывался в темноту, в приближающегося всадника. Только когда тот подъехал достаточно близко, и осветил своё лицо факелом, Одо радостно заорал:

– Бьёрн! Бьёрн! Гуннар, отпирай ворота! Это Бьёрн приехал! Мой брат!

Глава четвёртая

Ушёл Бьёрн, сразу после захвата острова Или. Снова в монастырь, грехи замаливать. Одо понимал, что все эти метания Бьёрна, с войны в монастырь, из монастыря в битву, затем снова в монастырь, были вызваны его душевной болью и терзаниями. Была бы жива Ламия и дети, он осел бы где-нибудь на одном месте, и всю свою оставшуюся жизнь посвятил бы заботе о них. А так… Одо тепло и радостно обнял брата, и едва не застонал в его крепких, медвежьих объятиях.

– Ишь ты, раздобрел как вепрь по осени! Крепок, брат, крепок! – отдышавшись, промолвил Одо, похлопав брата по плечу.

– Есть силушка, не жалуюсь. В монастыре-то, всё молился и постился, вроде исчахнуть и засохнуть должон, ан нет, силы в руках ещё более стало. Только вот, душе покоя нет, – помрачнев лицом, закончил Бьёрн. – Думал, в монастыре успокоение принять, окончить свои дни в молитвах, так нет, наш отец настоятель, преподобный Осберт, восплыл страстью паломничества в Святую землю. Но сам он, стар и немощен, ноги у него отнялись, и тогда он повелел всем желающим искупить грехи свои в Святом граде Иерусалиме, собираться в нашей обители. А меня, узнав от кого-то, что я старый воин, много чего повидавший и много где побывавший, попросил вести эту паству в Иерусалим. Я то поначалу отказался, отнекивался, но он пригрозил мне карою небесной, затем, так красиво всё расписал, что в паломничестве, я искуплю все грехи свои, найду покой в Иерусалиме, и что там, войдут в Царствие Небесное и души Ламии и детей моих. И я, в назначенный час, встречусь с ними у престола Всевышнего. Я, согласился. Преподобный дал мне припас, снаряжение, выделил воинов, и вот, я веду паломников в Иерусалим, но по пути, решил заехать к тебе. Ты как, Одо, отправишься со мной?

Одо задумался. Он глядел, как паломники развели большой костёр во дворе, как таскают сено в хлеву, устраивая себе ложе, как ведут двух старых и больных стариков, да и малых деток, в дом, поближе к очагу, как деловито, под командой десятника, распологаются по стенам воины Бьёрна.

– Давай после об этом поговорим. Идём к столу.

Угощать брата особо было нечем. Милдрет поставила на стол чугунный горшок с чечевичной похлёбкой, положила три головки чеснока, каравай хлеба, испечённого пополам с древесной корой и лебедой, да и мелко мелко нарезала остатки вяленной оленины. Одо нахмурясь, рукой пригласил брата к столу.

– Чем богаты…

Бьёрн хлопнул себя рукою по лбу.

– Ах ты, Господи, прости меня грешного, забыл! Эй, ты, как там тебя, Хедрик? А ну ка, быстро тащи с телег гусей, сухари, окорока свиные…

– Не надо, Бьёрн.

– Да, и бочонок вина не забудь, – кинул Бьёрн в спину изголодавшегося и глотающего слюну от одного только упоминания о таком изобилии Хедрику, словно не слыша брата. – Хорошее вино, из подвалов нашего отца настоятеля. Старое, крепкое и сладкое. Он же повелел мне, по пути, посетить епископов в Лондоне, передать от него поклон и дары, потом аббатство Клюни, что в Бургундии, Рим, да и все Святые места, что встретяться нам по дороге. И всем он приготовил дары и подарки, так что, телеги полны, и монахи с моими паломниками не изголодают. Идём, а они милостыньку просят, у всех встречных, да так жалобно. И воруют, падлы! Не успели войти в какое-то селение, как один тащит двух кур. «Что ж ты делаешь то, гад?» – спросил я у него. «Ведь ты украл этих кур, у такого же серва, каким вчера был сам!». А он мне в ответ, знаешь что: «Ничего мол, серв не обеднеет, а я, в Святой земле, искуплю грех воровства». Пришлось высечь стервеца. А кур, кур мы съели. Не пропадать же добру. Эй, старая, там на телеге, в клетке, возмьешь птицу, какая приглянется, и приготовишь нам на утро.

Милдрет, жуя беззубым ртом свиной окорок, только кивнула головой.