Меч в ножнах из дикой сливы

Она дернула плечом, не глядя на него, и споро принялась за дело. С помощью заклинательницы забросав сундук землей, Ючжэнь зажег палочку лотосовых благовоний для умиротворения души безымянного заклинателя. Проговаривая знакомые до последнего слога и звука слова молитвы Дракону и Фениксу, он внезапно вспомнил о Шоуцзю, душе которого тоже нужен был покой. Но, пока не закончится расследование, тело его останется в ведомстве, где служит Иши; да и потом вряд ли им с братьями удастся похоронить старшего как подобает: слишком таинственной была его жизнь, слишком внезапной и жестокой – смерть. Очнулся Ючжэнь, только осознав, что повторил последние строки молитвы в несколько раз больше необходимого. Поклонился могиле и тяжело поднялся, стараясь беречь руку.

– У тебя красивый голос, – заметила откуда-то из-за спины Цю Сюхуа, и юноша вздрогнул: общаясь сначала с богами, а потом с самим собой, он как-то позабыл, что спутница все еще неподалеку. – Ты учился пению?

– Всех монахов учат. – Ючжэнь устроился в тени, возле мирно пасущегося Огонька, пристроив раненую руку на обломок ограды. – Полезно для дыхания, приводит к гармонии. Молитвы петь необязательно, но мне всегда нравилось. Мне кажется, так богам приятнее слушать.

– Откуда тебе знать, что им приятнее, а что – нет? – Она подсела к нему, пальцы беспокойно теребили поясное украшение. – Боги молчат уже больше полувека, не разделяя правых и виноватых. Или монахам повезло больше нас?

– Владыки Дракон и Феникс и дочь их, сладкоголосая Луань-няо, никогда не отворачивались от простых людей. – О том, что и они не так давно замолчали, Ючжэнь решил пока спутнице не говорить: прямых доказательств у него нет, кроме слов отшельника Цзайшэна, да и сама Цю Сюхуа скрывает не одну тайну. – Многие думают, что боги существуют лишь для того, чтобы что-то давать просящим, но немногие понимают, что внимание должно быть обоюдным. Счастлив не тот, кто получает подарок, а тот, кто подарок делает; милость богов – дар людям, но и людям следует что-то дарить в ответ. Так выражается благодарность, так рождается гармония. Мой голос, благовония, что я зажгу не по нужде, а по велению сердца, моя вера – немногое я могу дать, но пока в силах, буду делать это.

Она вскинулась, словно хотела что-то сказать, возразить, но наткнулась взглядом на его лицо и смолчала. Лишь снова посмотрела странно, пристально, и этот огненный взгляд перевернул все внутри, будто храмовый служитель разворошил ароматные листья в курильнице; вот только дым, призванный очищать разум и настраивать на медитацию, вызвал на этот раз обжигающий жар в теле, который никак нельзя было списать на рану от когтей цзянши.

Цю Сюхуа молчала весь остаток дня, а на следующее утро, когда они вновь двинулись в путь, на вопрос Ючжэня: «Куда дальше?» – лишь буркнула угрюмое «Туда», указала направление на запад и уткнулась взглядом в гриву своей лошади. Она опять закрылась, отдалилась, будто и не было того ночного разговора о семье Си, о смерти матери, будто не стояли они плечом к плечу против нечисти, не читали вместе полные отчаяния строки дневника.

Лес быстро закончился, вдаль, до самого горизонта, потянулись поросшие кустарником холмы, дорога уходила все выше, будто путь в конце концов вел прямо за облака. «Может, пришла пора подняться в горы и узнать высоту неба?»[152] – с улыбкой подумал Ючжэнь, подгоняя коня. Земля ровная, можно не беречь животных ближайший десяток ли точно, да и заскучавший Огонёк рад был пробежаться.

Цю Сюхуа не отставала сильно, но и не вырывалась вперед, и перед Ючжэнем лежала лишь лишенная малейших следов человека земля – в мире будто не осталось ничего, кроме летней золотисто-зеленой травы с вкраплениями ярких цветов, обгоняющего мысли ветра и бесконечного неба, почти звенящего от солнечных лучей. Ючжэнь сначала просто дышал полной грудью, так, как не мог позволить себе с самого ночного побега из дома, а потом неожиданно для себя стал вполголоса напевать. Эту песню он когда-то придумал сам, в монастыре, когда только познакомился с собранием духовных мелодий, и, вслушиваясь в исцеляющие звуки флейты сяо и гуциня, нашел у себя в сердце свою мелодию, на которую так естественно легла старинная сказка. Историю эту ему рассказывала мать, а потом – и Сяньцзань, уступая просьбам младшего брата (хоть и ворчал порой: «И не надоело тебе слушать одно и то же?»). Ючжэнь спел всю песню целиком, вернулся к началу, по нескольку раз повторяя отдельные места, и не сразу понял, что изменилось вокруг. Просто в его голос вплелось нежное звучание флейты ди, слабое, как дыхание спящего, но упорное, стремящееся вперед, к концу истории, плачущее, но светлое, как будто говорящее: ни одна история не заканчивается, всего лишь переходит в другую историю, и так будет, пока стоит земля и пока укрывает ее небо…