Меч вакеро

Отец Ромеро, разодрав подол своей рясы, сделал повязку, но кровь, хоть и тише, продолжала течь. Торрес скакал всё медленней, и монах, всякий раз беспокойно оборачиваясь, убеждался, что передовые всадники догоняют их.

—  Оставьте меня, — хрипло прошептал драгун, когда они придержали коней, чтобы напиться воды. Торрес лежал лицом вниз, уткнувшись щекой в сырой песок берега. Из открытого рта слюна стекала на плоский, нагретый солнцем камень. Загнанное сердце стучало в самые уши, ладони саднило от сорванных уздой мозолей. Легкий ветер холодил его волосы, свалявшиеся и торчащие колтуном от пота и пыли.

Старик тяжело дышал, тупо уставившись на беззаботную стрекозу, что стрекотала крыльями над его головой, и губы его дрожали.

—  Поднимайся! — падре, едва держась на ногах, подошел к Торресу.

—  Я больше не могу… Оставьте меня… — в голосе раненого слышались истеричные ноты. — Уходите сами… Вы и так сделали для нас с Эрнаном всё, что могли…

—  Вставай, я сказал! — старик ухватился за его плечи.

—  Да идите вы к черту со своей заботой и милосердием!.. Я не хочу! Не хочу жить!

Вместо ответа монах треснул его по губам и, не стесняясь в выражениях, заставил вскарабкаться в седло.

И вновь они гнали коней, захлебываясь зноем и пылью, пытаясь уйти от погони.

Монах в бессильном гневе порвал свои четки, когда понял: Торресу не выдюжить этой гонки.

Слабость того росла на глазах. Он с огромным трудом удерживался в стременах, постоянно придерживаясь одной рукой за луку седла. Сердце, казалось, готово было выскочить из груди, лицо стало пепельно-серым.

«Санта-Мария! Неужели всё зря? Похоже, весь ад вскинулся, встал на дыбы против нас…» — пот, стекая из-под шляпы, застил глаза падре. Он слышал, как в барабанные перепонки колотился пульс. Ремни стремян невыносимо натерли ему голень.

В очередной раз обернувшись, беглецы увидели, как длинная цепь жагунсо уже начала взбираться по склону холма, и поняли: расстояние между ними опасно сократилось.

—  Соберись с силами, сынок! Осталось немного, — падре торопливо зарядил ружье.

—  У меня темно в глазах… и в ушах… словно треск цикад… — прохрипел Торрес, шатаясь в седле. Дышал он теперь исключительно ртом, губы распухли и запеклись. — Спасайтесь, отец Ромеро… Я задержу их, — драгун потянулся за седельным пистолетом.

—  Нет, ты не умрешь. Довольно, что мы им подарили Эрнана! — яростно закричал священник и, что было силы, обжег плетью круп скакуна юноши.

Сам он уперся прикладом в плечо и долго целился. Монах видел «голову» отряда — бородатого, в большом сомбреро и красном пончо вожака, который скакал впереди всех на великолепной белой лошади.

Отец Ромеро, оставаясь в седле, укрылся за валуном и терпеливо ждал. Церковь научила его этому. Однажды он целые сутки простоял на коленях, общаясь с Господом, и теперь постоянно напоминал себе об этом. «Сей выстрел, — думал старик, — положит конец затянувшемуся кошмару, даже если станет началом другого». Он расправил онемевшие плечи и принялся нашептывать молитву, прогоняя тяжелую дремоту, овладевшую им от слабости.

Красное пончо вновь показалось из-за холма, и палец нажал на курок. Пуля выбила из седла бородатого. Соломенная шляпа слетела и, подхваченная ветром, покатилась по склону, точно тележное колесо.

Этот мужественный отпор внес замешательство в ряды инсургентов. Яростно крича и оглашая равнину выстрелами, они остановились, задумав, по всему, принять какое-то решение.

Отец Ромеро воспользовался этой передышкой и погнал своего жеребца.

Глава 14

У широкой реки Салинас, что величаво катила свои воды на север, они остановили лошадей. Бедняга Торрес потерял столько крови, что едва ворочал языком. Падре помог спуститься ему на землю и перевязал свежим куском рясы бедро.

Дальнейшее бегство было невозможно.

—  Застрелите меня, отец… — прошептал драгун, повернув к монаху свое бледное, осунувшееся от безмерной усталости лицо с глубоко запавшими глазами. В них горела мольба.

Старик мрачно молчал, прислушиваясь к глухому топоту копыт за своей спиной. Голова его страшно болела, череп трещал, будто съёжился, как сушеная горошина.

Внезапно он поднялся и, выдернув из чехла широкий нож, решительно подошел к своему коню, обнял его за сырую шею и порывисто прижался щекой. Животное доверчиво стояло, уткнувшись бархатными ноздрями в грудь своего хозяина, и печально смотрело, будто прощалось. Через минуту конь тяжисто рухнул на землю. Кровь хлестнула фонтаном из его распоротого горла. То же самое монах проделал и со вторым конем, предварительно подведя его к окровавленной туше.

Теперь на открытой равнине у них был довольно сносный бруствер, за которым можно было укрыться от пуль и подороже продать свою жизнь.

Старик жадно хватил взглядом небесную синь, слюдяную поверхность реки, которая ослепительно сверкала на солнце в обрамлении дубов и вязов. Воздух был настолько свеж, что казался зеленым. Отец Ромеро смахнул слезу и кивнул тихо стонущему Торресу:

—  Я думаю, сын мой, сегодня славный день, чтобы умереть. Мы еще повоюем.