Меч вакеро

—  Данька-а-а! Откликнись, сучий ты сын!

На всю эту беготню и «мотыженье» угрюмо взирал барановский приказчик.

Усевшись на якорной лапе, он пыхал трубкой, глядя то на блестящие от пота лица моряков, то на царапины своих сапог, и криво чему-то усмехался. Вокруг его кудлатой головы курились струйки сизого табачного дыма, а в красных от пьянства глазах жило острое мерцающее презрение ко всему уставному.

—  Все маешься бездельем, Тимофей? Негоже кочкой сидеть… Помог бы людям, ишь изсухотились как.

Приказчик медленно повернул голову и уставился на подошедшего отца Аристарха.

Блуждающая улыбка на его лице покоробила отче своей пугающей двусмысленностью.

—  А зачем волку с собаками кость делить?— Тараканов кивнул головой, будто подмигнул священнику, и пристально посмотрел в темное, зыбкое пространство ночных теней на воде.

Аристарх перекрестился, чувствуя, как сбивно колотнулось сердце. Барановец продолжал сидеть на якорной лапе и ухмыляться.

—  Неладные мысли у тебя, сыне, подо лбом, неладные…

—  А ты никак их знашь? — зверобой сузил глаза.

—  Сие тайна души, — раздумчиво, подбирая слова, молвил батюшка. — Но и она мне ведома. Библия тебе нужна заместо ружья да бутылки. По горло все сыты твоей гульбой и пьянством.

—  У богатого — телята, у бедного — ребята, — отмахнулся Тимофей. — Опять ты за свое, поп. Да, грешен. Что врать… загубил я немало людей. Но знаешь, мне нравилось… Эти сучьи дети стоили того. Короче, с Псалтырем ты опоздал, долгогривый. Шел бы своей дорогой.

—  Мы признаем лишь одну дорогу — Божью…

—  А я еще и свою, — хрипло обрубил Тараканов. — Ну, да прощаю тебя, борода. Знаю, что не своим умом ты жись прожил. За них, — он презрительно кивнул на бегающих матросов, — баре да господа думали, а за тебя — Бог. Так, нет?

Пристальный взгляд заставил запульсировать виски Аристарха.

—  Нелюдь ты, Тимофей, коль в час беды смеешь языком такое молоть. Дите пропало, а ты?.. — Пресвитер наложил крест на угрюмого приказчика, стараясь не глядеть на его широкие, как медвежьи лапы, руки и на прощание пригрозил: — Запомни одно, Тимофей, карающий меч Господний ножен не имеет.

Глава 16

—  Андрей Сергеевич, не откажи! Стынет всё. Ужель Шилов зазря душу с утра выкладывал?

Нарядный по случаю торжества Захаров просительно сложил руки на груди.

—  Давай, сделай милость. Этак нельзя, голубчик. Именины всё же… Без вас ничего не будет.

Преображенский втянул в легкие дым, откладывая трубку, потом выпустил его в потолок и подумал: «Время неумолимо… каждый день кому-то не везет в последний раз…»

—  Может, ты и прав, Дмитрий Данилович…

* * *

В кают-компании хоть и не было прежней приподнятости духа, однако удвоенность запаленных свечей, праздничные одежды, белым снегом постеленная скатерть, сервированный стол и парад бутылок невольно согревали сердце. Офицеры тоже, несмотря на случившееся, держали фасон, излишне лицом не мрачнели.

Капитан поблагодарил друзей, тепло обнялся с каждым и выпил вина. «Умеют, чертяки, в душу влезть и лестью обкатать!»

Зазвенело серебро приборов, послышались нестройные речи, забытые анекдоты и вкрадчивое вестовых: «Не изволите ли еще чего, вашбродь?»

Андрей Сергеевич доедал крыло индейки, думая о чем-то своем, когда с удивлением обнаружил, что смотрит поверх голов собравшихся. Он вдруг ощутил, как когда-то у себя, на Купеческой, страстное желание сбросить непосильное ярмо обязательств и унестись к далеким звездам. Лицо его тронул порыв сквозняка, вызывая в теле неприятный озноб, но вместе с этим дуновением до капитана как будто донеслось и его собственное имя. Ровно кликали его из далекого далека.

—  А вот и сюрприз, капитан! — почти у самого уха по-слышался голос Барыни-пушки. Гергалов ударил по струнам, господа захлопали в ладоши, а Шилов при помощи двух вестовых внес огромное блюдо, крытое серебряным колпаком.

—  Вот это да! Всем тортам голова! — Александрит отбросил на диван надоевшую гитару. — А ну, давай его сюда, Тихон! Заноси красавца! Преображенский, брат, больше жизни, улыбнись!

Все оживились, в хрустале волнующе зашипело шампанское, и кают-компания до потолка наполнилась поздравлениями.

—  Однако, господа, что же это мы время теряем? К делу! — Каширин щелкнул пальцами улыбающемуся коку и осекся, будто налетел на рею.

Серебряный колпак взлетел и грохнулся из рук Шилова на стол, опрокидывая бокалы, ножи и вилки. Мичмана и вестового Захарова тут же вывернуло. Григорий, перегнувшись через спинку стула, утробно хрипел, плечи его била судорога. Вместо торта на золоченом блюде в студне запекшейся крови торчала отрубленная голова Даньки. Не лицо — а пепельная маска с дырой вместо рта. Некогда веселые васильковые глаза налились мертвой кровью, тусклой и темной, как гниль.

Гергалова обуял ужас, перешедший в бешенство. Он кричал не своим голосом и взрывался неистовыми угрозами. И только схватился за оружие, как офицеры не на шутку всполошились, скрутили помощника капитана и отобрали шпагу.

Когда вестовые по приказу притащили бадью с водой, чтоб охладить Александра, тот уже смог овладеть собой и лишь тихо молился.