Меч вакеро

Он оглядел свои худые руки: выше локтей они пестрели размытыми пятнами синяков от судорожных пожатий матросов, окликавших его на пороге смерти. Несчастные называли его «отцом родным», «ангелом-хранителем», «матерью» иль еще каким-то другим именем, кое им было когда-то дорого.

Фельдшер припомнил Тихона, его горькую муку в глазах и блестящее от пота лицо. Необычно притихший в свои последние минуты кок, казалось, был сбит с толку произошедшим с ним и пугающе одиноким. Он напряженно тужился припомнить забытые молитвы и жалобно мычал, дергая за рясу отца Аристарха, словно просил священника продлить ему жизнь…

Петр Карлович вдруг остро ощутил запах своего разгоряченного тела, жар которого проникал сквозь пропотевшую за день рубаху, и ему стало тошно. Он вновь, как и тогда на проклятом покоище, ощутил себя сирым и жалким. Вспомнил, как фельдшерил в Охотске, клянчил прибавки жалованья у командира порта, но по-прежнему получал нищенскую плату, на кою не проживет даже огородное пугало. К довершению его бегства от такого жития послужил случай на кладбище… Но что теперь окружало его?

Кукушкин поднялся с постели, натянул шерстяные носки из собачьей шерсти и принялся взволнованно мерить шагами каюту, то и дело поднося к носу очередную понюшку табака. Так и не выходив для себя ничего успокаивающего, он с горя опять приложился к водке.

«Денег как не было, так и нет… работы только прибавилось до седьмого поту. Да и довольствие оставляет желать лучшего. Конечно, оно не такое, как у матроса, но всё же… Взять, к примеру, купца, ну, хоть того же Карманова — рожу бесстыжую, — размышлял, покачивая в руках полуштоф, Кукушкин. — Так сего борова с нутра сгадит, ежли узрит он в своей тарелке мясного червя… А здесь — сие дело обыденное. Да, счастье наше — как вода в бредне: тянешь — полно, вытянул — пшик».

Он отхлебнул еще, чувствуя, как по жилам разбегается благодатное тепло. Одной отрадой в его жизни была отныне «она». Петр Карлович развалился, блаженно жмуря глаза, припоминая милые детали их последней встречи, как вопль батюшки сорвал его с койки.

—  Ой, мати, беда-то какая! — половицы взвизгнули под шагом святого отца. — Спишь? Да как смеешь?!

—  А что?— Кукушкин потер теплую, примятую подушкой щеку.

—  Молчать, когда я глагол держу! Отрока Даниила злодейски убили!

—  Да что вы?! — вскрикнул Петр Карлович и соскочил с кровати. Его ячменные подслеповатые глаза за стеклами пенсне в металлической оправе стали огромными.

—  А ну, собирайся, сыне, и к капитану быстрей.

—  Зачем? — голос фельдшера болезненно дрогнул.

—  А затем, что поведаешь ему ту историю на погосте, что мне глаголил на исповеди.

—  Но, может быть, не сейчас… я бы хотел подумать, батюшка… Боязно, знаете ли, мне.

—  Боязно всем! А думать тебе не идет, сыне. Нынче каждая весть на вес золота, а ты знашь — и замком рот держишь. Негоже, идем!

Глава 19

Когда Петр Карлович, подталкиваемый отцом Аристархом, перешагнул порог кают-компании, на душе его заскребли кошки. На диване и стульях сидели все офицеры фрегата, кроме вахтенного. Серьезные, уставшие, мрачные лица.

—  Наконец-то, — Гергалов раздраженно посмотрел на бледного фельдшера, который поторопился по-штатски протянуть ему руку. Другие офицеры руки Петру Карловичу не подали. Он смущенно заморгал и опустил свою.

—  Садитесь! — помощник капитана указал на пустой стул, стоявший у дверей.

—  Благодарю, — Кукушкин, скрытно подтягивая панталоны, осторожно присел на краешек. Рубашка на спине взмокла от пота, под мышками выступили круги.

Каширин деловито достал из кожаной папки новый лист, положил перед собой, клюнул пером в чернильницу и вместе с другими воззрился на фельдшера. Справа от него лежала пухлая пачка исписанных страниц. И Петр Карлович, ёрзнув пальцами по коленям, понял, что господа занимаются допросом долго и вплотную.

—  Я готов, — неуверенно сообщил он.

Господа офицеры никак не отреагировали, продолжая разглядывать его и молчать.

Захаров подошел к двери и прикрыл ее, поблагодарив святого отца за усердие.

—  Нам нужна ваша помощь, господин Кукушкин, — сурово начал Гергалов, но, видя состояние лысоватого фельдшера, у которого зуб на зуб не попадал, смягчился: — Мы, моряки, иногда перебарщиваем.

—  Да-да, ясное дело, понимаю-с, — честно говоря, Кукушкин понимал мало. Голова его шла кругом. Скособочившись на стуле, он то и дело поглядывал на капитана, который доселе не проронил ни слова и оттого казался лекарю особенно грозным.

—  Несколько часов назад на фрегате совершено жестокое убийство, господин Кукушкин. Вы, надеюсь, о сем были уведомлены святым отцом? — продолжал Александр Васильевич.

—  Да, — сипло откликнулся фельдшер. — Не могу поверить, дитя больше нет…

—  Мы потрясены тоже. Ну так вот, положение на сегодняшний час сложилось такое, что ни одного из нас мы не можем оставить вне подозрения.

—  Вы что же?.. Полагаете — это я? — Кукушкин снова неуютно ерзнул на стуле. — Изволите разыгрывать, господа?

Капитан задержал на нем твердый спокойный взгляд.