Медичи. Гвельфы и гибеллины. Стюарты

Франция, двери которой Медичи открыли для Бенвенуто Челлини, Приматиччо и Леонардо да Винчи, в этом грандиозном поступательном движении не осталась позади других народов.

Строился Тюильри, прибежище художников и мыслителей, возводились дворцы Фонтенбло и Сен-Жермен; Рабле и Маро уже сходили с литературного поприща, а Ронсар и Монтень только вступали на него; Амио переводил древнегреческие шедевры на свой простой и изящный язык; Брантом писал свои «Жизнеописания французских полководцев» и «Историю галантных дам»; Дюбелле и Жодель уже родились, а Корнель, Ротру и Мольер вот-вот должны были появиться на свет.

Среди таких избранных людей и росла Мария Стюарт. И потому, едва достигнув четырнадцатилетнего возраста, но уже сведущая в древних языках и современном искусстве, она в присутствии Генриха II, Екатерины Медичи и всего двора произнесла в одном из залов Лувра составленную на латыни речь собственного сочинения, в которой утверждала, что женщинам подобает заниматься словесностью и что ученость для них то же, что благоухание для цветка.

Так что жизнь ее текла счастливо и блистательно подле Генриха II, этого галантного и воинственного кавалера, настолько любившего женщин, что по поводу его отношений с герцогиней де Валантинуа о нем сочинили такое четверостишие:

Позволив, сир, и доле подминать вас,
Как это делает Диана и как сейчас
Желает делать Шарль, из властелина
Комком вы мягким станете, как глина! —

и настолько любившего сражения, что однажды прямо в траншее у стен какого-то города, который он осаждал и храбро взял штурмом, коннетабль Монморанси оттолкнул его назад и, прикрывая своим телом, произнес:

— Черт побери, сир! Если вы продолжите в том же духе, как бы нам не пришлось полагаться на вас не больше, чем на вольную птичку; а если вашим преемникам будет угодно вести себя так же, нам понадобится новая кузница, чтобы каждый Божий день ковать новых королей!

Следствием этой склонности Генриха II к сражениям явилось то, что в отсутствие подлинных войн — хотя в те времена недостатка в них не было — он находил удовольствие в войнах притворных; всем это было настолько хорошо известно, что ко времени его возвращения из Савойи городские власти Лиона устроили в его честь праздник, в котором, по словам Брантома, было три прекраснейших новшества: во-первых, бой на античный лад, не на жизнь, а на смерть, двенадцати гладиаторов, шесть из которых были облачены в белый шелк, а другие шесть — в малиновый; во-вторых, грандиозная навмахия, то есть морской бой фрегатов, нефов и барков, находившихся под командованием двух флагманских галер, одна из которых была зеленая, а другая — бело-черно-красная; ну и в-третьих, наконец, превосходная трагикомедия, представление которой приказал устроить в зале, по этому случаю задрапированном и переделанном в театр, достославный и щедролюбивый кардинал Феррарский, примас Галлии и архиепископ Лиона.

Так что для французского двора все служило поводом для празднеств и турниров, и, когда 24 апреля 1558 года Мария Стюарт стала женой дофина Франциска, Генрих И, его отец, получил такое огромное удовольствие от балов и состязаний на копьях, устроенных по этому случаю, что решил повторить подобные торжества в связи с двойной свадьбой: Елизаветы, его дочери, с Филиппом И, и Маргариты, его сестры, с герцогом Савойским.

Дабы придать этому сражению больший размах, Генрих II назначил местом его проведения ристалище возле дворца Турнель, находившееся на улице Сент-Антуан, и выбрал в качестве зачинщиков, готовых вместе с ним ответить на любой вызов, Франсуа Лотарингского, герцога де Гиза; Жака Савойского, герцога Немурского; Альфонсо д’Эсте, принца Феррарского.

Настал день 10 июля 1559 года, назначенный для состязания на копьях. Цветами Генриха II были обычные для него белый и черный, которые король носил из любви к прекрасной вдове, чьим рыцарем он служил.

Цветами герцога де Гиза были белый и алый, которые он никогда не менял и носил в честь фрейлины, своей возлюбленной.

Цветами герцога Немурского, как всегда, были желтый и черный, олицетворявшие наслаждение и стойкость и выбранные им по той причине, что он был влюблен в одну из самых прекрасных дам Франции и, следовательно, никакая другая не могла доставить ему большее наслаждение, равно как ему самому надлежало проявлять по отношению к ней стойкость и верность, ибо нигде нельзя было встретить женщину прекраснее ее.

И, наконец, цветами принца Феррарского были желтый и красный, однако никто не знал, выбраны они были им из сентиментальных чувств или же в силу прихоти.