Медичи. Гвельфы и гибеллины. Стюарты

Все эти высказывания свидетельствуют о душевной силе Марии Стюарт и твердости ее характера, но правда состоит в том, что она предпочла бы остаться в Пуату и Турени, своих вдовьих владениях, на положении всего лишь вдовствующей королевы Франции, чем возвращаться в Шотландское королевство, дабы царствовать там. Да и юный король Карл IX испытывал огромное желание удержать ее во Франции, ибо, при всей своей молодости, был страстно влюблен в нее; порой он проводил целые часы напролет, устремив взгляд на ее портрет, и говорил, что Мария Стюарт — самая красивая принцесса на свете и что он согласился бы умереть, подобно Франциску, и вместо него покоиться в склепе, но перед тем обладать ею, подобно ему, в течение целого года. Когда же ему указывали на то, что речь идет о его невестке и что он напрасно позволяет себе предаваться таким мечтаниям, Карл IX отвечал, что не стоит тревожиться по поводу этого родства, что данный вопрос может быть разрешен между ним и папой и что, когда он достигнет брачного возраста, его святейшество не откажет ему, королю, в разрешении, которое было даровано им г-ну де Луэ и маркизу де Агилару. В итоге отъезд Марии Стюарт, намеченный на весну, переносили с одного месяца на другой, так что покинула она Париж только в конце июля. Впрочем, весна эта была настолько холодной и унылой, что придворные остроумцы сочинили о ней множество сонетов и мадригалов, где говорилось, что она не пожелала украшать себя ни зеленым покровом, ни цветами, дабы засвидетельствовать глубокую скорбь, которую вызывал у нее отъезд царицы всех весенних роз.

Мария Стюарт прибыла в Кале, сопровождаемая своими дядьями, а также герцогом Немурским, г-ном Данвилем, Брантомом и целой толпой прочих придворных, среди которых был и молодой человек по имени Шатлар, внук Баярда, прозванного рыцарем без страха и упрека, очаровательный кавалер и прелестный поэт. В гавани этого города ее дожидались две галеры: одной из них командовал г-н де Мевуйон, другой — капитан Альбице. Мария оставалась в Кале целых шесть дней, настолько трудно было тем, кто сопровождал ее до этого города, расстаться с ней. Наконец, 15 августа 1561 года она вместе с герцогом д’Омалем, великим приором, маркизом д’Эльбёфом, г-ном Данвилем, Брантомом, Шатларом и несколькими другими господами, пожелавшими сопровождать ее до самой Шотландии, поднялась на борт галеры г-на де Мевуйона — той, что была лучше и краше.

Но, точно так же, как Шотландия не могла утешить ее в разлуке с Францией, те, кто отплыл вместе с ней, не могли заставить ее забыть тех, кого она покинула, а именно их она явно любила более всего. Стоя на носу галеры, которую на веслах выводили из гавани, и держа в руке платок, Мария Стюарт беспрестанно махала им родным и друзьям, оставшимся на берегу, и время от времени вытирала им слезы. Наконец, галера вышла в открытое море, и тут внимание ее невольно привлекло судно, которое намеревалось войти в порт, откуда ее галера только что вышла, и за которым она стала следить глазами, завидуя его судьбе, как вдруг судно это накренилось вперед, словно ударившись о подводную скалу, и, содрогаясь снизу доверху, стало под крики своего экипажа погружаться в воду; все это происходило так стремительно, что судно исчезло под водой еще до того, как с галеры г-на де Мевуйона успели спустить лодку, чтобы прийти на помощь тонущим морякам. Какую-то минуту там, где корабль погрузился в пучину, еще видны были какие-то темные точки, с трудом удерживавшиеся на поверхности воды, но затем и они одна за другой исчезли, прежде чем к ним успела подойти лодка, гребцы на которой работали веслами изо всех сил; так что лодка вернулась назад, не сумев спасти ни одного из потерпевших кораблекрушение, и Мария Стюарт воскликнула:

— О Боже, какое зловещее предзнаменование для плавания!

Тем временем ветер посвежел, и галера начала идти под парусами, что позволило гребцам передохнуть; при виде того, как быстро она удаляется от берега, Мария Стюарт оперлась обеими руками о бортовое ограждение кормы и, обратив в сторону гавани взор, затуманившийся слезами, стала без конца повторять:

— Прощай, Франция! Прощай, Франция!

Она простояла так около пяти часов, пока не начала спускаться темнота; несомненно, сама она и не подумала бы удалиться, но за ней пришли и сообщили, что ее ждут к ужину. Слезы ее полились еще обильнее, рыдания усилились, и она промолвила:

— Вот теперь, милая Франция, я теряю тебя окончательно, ибо ночь, ревнуя к моей последней радости, опускает темную завесу перед моими глазами, чтобы лишить меня счастья видеть тебя. Прощай же, милая Франция, никогда более мне тебя не увидеть!

Потом, дав знать особе, явившейся за ней, что вскоре придет, она взяла свою записную книжку, вынула из нее карандаш, присела на скамью и при последних лучах уходящего дня написала стихи, ставшие впоследствии столь знаменитыми: