Медичи. Гвельфы и гибеллины. Стюарты

Елизавета, очень любившая танцы и мнившая, что она прекрасно умеет танцевать, участвовала в кадрили, когда ей передали это известие. Для нее это был ужасный удар: она почувствовала, что ноги у нее подкосились, и, попятившись на несколько шагов, оперлась о кресло, в которое затем была вынуждена опуститься. Одна из придворных дам, увидев это волнение королевы и заметив, как она побледнела, подошла спросить, что с ней.

— Что со мной? — переспросила Елизавета. — Ах, разве вы не понимаете, что королева Мария только что родила здорового мальчика, а я всего лишь бесплодный голый пень?!

Однако вскоре Елизавета пришла в себя и заняла прежнее место в кадрили, а на другой день приняла Мелвилла, всячески выказывая свою радость и заявляя ему, что привезенное им известие доставило ей такое удовольствие, что она тут же избавилась от недомогания, заставлявшего ее страдать в течение двух недель. Тем не менее, когда посол предложил ей воспользоваться этим случаем и увидеться с Марией, с которой, по ее словам, она уже очень давно желала встретиться, Елизавета поспешила ответить, что не может покинуть свое королевство и что на крестины вместо нее приедет граф Бедфорд, которому она выдаст верительную грамоту.

Такие же уведомления Мария отправила королю Франции и герцогу Савойскому, и они оба ответили ей, как и королева Елизавета, что пришлют на крестины своих представителей.

Между тем Дарили с каждым днем все глубже погрязал в сугубом разврате, к которому имел склонность; так что королева отдалялась от него все более и более, а вместе с королевой, подражая ей в поведении, так поступали и придворные. Дарили, вместо того чтобы пытаться вернуть Марию с помощью обходительности и заботливости, сердился, словно ребенок, угрожал покинуть Шотландию и уехать жить во Францию или в Италию. Ничто не могло быть более неприятным для королевы, чем исполнение этой угрозы, которое поставило бы иностранные дворы в известность о ее семейных ссорах. И потому она попыталась довести до его сознания нелепость подобного решения; но Дарили, подобно ребенку, видел в обращенных к нему просьбах лишь повод усилить свое упрямство. Тогда Мария спешно отправила к нему членов тайного совета, но и перед ними он выказывал ту же обидчивость и неуступчивость. Ожидая, что рано или поздно он приведет свой замысел в исполнение, Мария решила упредить то дурное впечатление, какое могло произвести появление Дарили в Париже, и послала королеве-матери и королю Карлу IX достоверный отчет о всем том, что произошло между ней и Дарили после их свадьбы. Впрочем, почти открытый разрыв, повлекший за собой всякого рода внутренние дрязги между супругами, ухудшил и без того скверное положение короля, увидевшего вскоре, что от него уходят не только вельможи, но и его собственные слуги.

Между тем влияние, потерянное Дарили, мало-помалу захватывал другой человек: то был Джеймс Хепберн, граф Ботвелл, глава старинного рода и один из самых всесильных баронов Шотландии, могущество которого зиждилось как на необъятности его владений, располагавшихся в Восточном Лотиане и в графстве Берикшир, так и на многочисленности его ленников. Это был мужчина лет тридцати пяти, с резкими чертами лица, исполненный многих пороков, честолюбивый, неуемный, в своих замыслах еще более дерзкий, чем в их исполнении, ибо, хотя в молодости он благодаря нескольким своим подвигам и пользовался немалой славой храбреца, у него уже давно не было случая обнажить меч, так что слава эта понемногу сошла на нет, и к тому времени рассказы о былых деяниях графа Ботвелла порой встречала улыбка сомнения. Назначенный Марией де Гиз лордом-смотрителем пограничных областей королевства, он в момент убийства Риччо оказался в королевском дворце, прибежал на шум и даже подвергся определенной опасности, ибо, понимая, что крики доносились из кабинета королевы, начал настаивать, чтобы ему дали разъяснения по поводу происшедших там событий, в ответ на что король показал ему труп Риччо. Это свидетельство если и не преданности ей, то, по крайней мере, внимания к ней, проявленное в то время, когда все ее покинули, тронуло королеву, и при первой же возможности она выразила Ботвеллу свою признательность; так и зародилось между королевой и этим человеком нечто вроде связи, которой предстояло погубить обоих.