Медичи. Гвельфы и гибеллины. Стюарты

— Но поразмыслите, сударыня, — продолжил Мелвилл, понижая голос, — и вы, напротив, увидите пользу, которую можно извлечь из того положения, в каком вы теперь находитесь; ибо всем известно, что вы узница и вам угрожают; кто поверит, что вы добровольно подписали акт отречения? Да никто. К тому же, если кто-нибудь и поверит, у вас будут два свидетеля совершенного над вами насилия: эта девушка, которая не колеблясь расскажет обо всем, и, если понадобится, сударыня… тот, кто взял на себя эту миссию, как я уже говорил, лишь для того, чтобы спасти вас от опасности, которая вам угрожает, будь эта опасность тюрьмой, смертью или бесчестьем! К тому же, сударыня, — добавил Мелвилл, подавая королеве листок бумаги, — вы же доверяете лорду Херрису, доверяете лорду Сетону, не так ли? Еще бы, ведь это храбрые и преданные слуги. Так вот, прочтите, что они вам пишут.

Мария Стюарт взяла бумагу, которую ей протянул Мелвилл и которая, действительно, содержала обращенный к Марии призыв со стороны упомянутых лордов уступить по всем пунктам, какие от нее требовали, и подписать все бумаги, какие ей предъявили, и при этом подтверждала королеве, что в тот день, когда она обретет свободу и опротестует эти акты, они утратят силу. Пока королева читала, Мелвилл стоял у окна и ждал.

Мэри Сетон заняла его место у колен королевы и в свой черед принялась умолять ее.

— И ты, душенька, — с улыбкой сказала ей королева, — ты тоже побуждаешь меня к этой низости! Остерегись, я ведь женщина, хоть и Стюарт, как напомнил Мелвилл, и страшусь ночного кинжала и скрытого яда так же, как страшусь гадюки, бесшумно скользящей во тьме. О, не настаивай, ибо я могу уступить, в то время как моя совесть говорит мне, что это будет недостойно меня.

— Нет, сударыня, — произнес Мелвилл, — это не совесть вам так говорит, а ваша гордыня; так вот, подумайте о том, что, подобно тому как гордыня губит душу, она может погубить и тело… Ради Бога, сударыня, у вас осталось лишь одно мгновение, чтобы решиться: четверть часа истекли, и я слышу, как по лестнице поднимаются. Это они.

И действительно, через мгновение появились оба лорда: Линдсей — со своей обычной неотесанностью, Рутвен — со своей холодной вежливостью. С минуту они стояли в ожидании; затем, видя, что Мария хранит молчание, Рутвен спросил ее:

— Ну так что, сударыня, ваша милость наконец решилась? Ведь мы пришли за ответом.

— Милорды, — промолвила Мария, — когда не можешь сражаться, приходится сдаваться. Если бы я была на другом берегу озера, имея всего лишь десяток конников, вы, скорее всего, не добились бы моего согласия так легко; но находясь здесь, в Лохливене, в этом замке, а точнее, в этой тюрьме, окруженная высокими стенами и глубокими водами и понуждаемая вами, я не вольна действовать по велению своего сердца. И я поступлю в соответствии со своим положением. Так что давайте ваши бумаги, — добавила она, взяв в руки перо, — я подпишу их.

— Ваша милость, — подавая ей бумаги, сказал Рутвен, — само собой разумеется, что вы действуете по своей воле, ставите свою подпись добровольно и никогда впоследствии не будете ссылаться на положение, в каком теперь находитесь.

Королева, которая в ту минуту, когда Рутвен произнес эти слова, уже готова была поставить свою подпись, отбросила перо далеко в сторону и с гордым видом поднялась из-за стола.

— Милорд, — промолвила она, — если кто-то ожидает, что я по своему собственному побуждению заявлю, что недостойна короны, которую мы, Стюарты, носим уже три столетия, они ошибаются, и даже за целых три королевства, Французское, Шотландское и Английское, первое из которых мне принадлежало, второе принадлежит, а третье должно принадлежать, я не сделаю подобной приписки.

— И все же, громом клянусь, — воскликнул Линдсей, бросаясь к королеве и стискивая ее левое запястье рукой в латной рукавице, — вы поставите свою подпись, раз я вам это говорю!

— Да, милорд, да, — вскричала королева, глаза которой засветились радостью, — ибо я ожидала лишь чего-то подобного, чтобы сделать это! Да, я ставлю свою подпись добровольно, без принуждения, и вот это, — добавила она, поднимая руку и показывая посиневшее запястье, которое выпустил Линдсей, устыдившись своей вспышки ярости, — свидетельствует о том, что я действую по своей воле.

И с этими словами она быстро подписала обе бумаги, как если бы опасалась, что теперь уже послы не дадут ей этого сделать.

Линдсей хотел было выдавить из себя слова раскаяния, но Мария Стюарт остановила его.

— Милорд, — сказала она, — к чему извинения? Это я должна благодарить вас за то, что вы сделали; и жалею я лишь о том, что кровоподтеки и синяки на этой королевской руке не сохранятся до того дня, когда из окна Холирудского дворца я покажу ее моему народу. Итак, это все, чего вы хотели от меня, — продолжала Мария. — Ну а теперь, милорды, прощайте, а вернее, до свидания: я надеюсь, что рано или поздно в других обстоятельствах и в другом месте мне представится больше возможностей засвидетельствовать вам те чувства, какие вы у меня вызываете.