Мединститут

Антон, обнимая Нину за плечи, лишь вздыхал в ответ. Оставшиеся шесть месяцев были меньше десятой части из всего интститутского курса – исчезающе малая величина. Совсем немного времени отделяло его от того момента, когда ему вручат диплом, и из студента он превратится, наконец, во врача, в социально значимую фигуру. С этой навек покорённой вершины обратной дороги уже не будет – только дальше, ввысь, к новым горизонтам.

Но Нинино предостережение «не высовываться» напоминало о зыбкости существующего положения. В последнее время по институту снова прокатилась волна репрессий и комсомольских проверок. В общежитии лечфака опять был «рейд», возглавляемый неугомонными Мюллером и Чугуновым. Этот раз «накрыли» всю агеевскую компанию. Причём очень крепко. Дело было в субботу вечером, и суровые, закалённые шестикурсники из 421-ой как раз полным составом дули водку, резались в преферанс и слушали Розенбаума – то есть занимались тем, чем обычно занимались долгими зимними вечерами. При этом присутствовали несколько женщин.

«Комсомольский прожектор», не поднимая шума, первым делом ворвался к ним в комнату. Внезапность была полная, никто не успел предупредить. Колода карт, бутылка водки, две девушки и сомнительные песни про «суку подколодную» и гордого уркагана Сэмэна! Corpus delicti был налицо. Все участники=провинившиеся, включая и Ваню Агеева, переписаны и поданы в деканат и комитет комсомола.

«Дело» начало набирать обороты – сначала медленно, а потом всё быстрее и быстрее. Пока что всех «застуканных», включая и девушек, выселили из общежития. В ближайшей перспективе светило разбирательство «факта» на заседании бюро курсового Комитета комсомола с почти бесспорной перспективой исключения из рядов ВЛКСМ. За этим следовало автоматическое исключение из института. То, что участники «пьянки» все учились на шестом курсе и всего-навсего «культурно отдыхали» у себя дома, не мешая соседям и не нарушая правила внутреннего распорядка, отличались хорошей успеваемостью и достойным поведением, а один из них даже был председателем СНО – смягчающими обстоятельствами не являлись. Агеев лишь сказал, что «давно надо было валить с этой …банной общаги- я сколько раз говорил», поскучнел, помрачнел, куда-то пропал и несколько последних дней на занятиях не показывался.

Было ещё несколько подобных «залётов» – то троих студентов лечфака накрыли в Тамбове с «фарцовкой», то спортсмены-пловцы на соревнованиях устроили драку в ресторане Ялты, то Андрюха Воробёв, по кличке «Джоник», подрабатывая медбратом в 3-ей хирургии, был уличён в употреблении наркотиков. Всех их Булгаков знал довольно хорошо. Студенты-медики, совершившие «противоправные действия», попали в милицию. Пока там разбирались и то ли заводили, то ли не заводили уголовное дело, «сигнал» приходил на институт, откуда переадресовывался в институтский Комитет комсомола, который и должен был быстренько разобраться с «залетевшими».

Бюро курса, в чью компетенцию входило «принятие решения», славилось принципиальностью и однотипностью реакции – после стандартного «пропесочивания» у провинившегося отбирался комсомольский билет. «Нечлен» же ВЛКСМ быть студентом советского мединститута никак не мог. Так что несчастный исключался вчистую, без права восстановления.

Эти новости наряду со слухами о «15-процентном отчислении» и «фельдшерском дипломе» очень плохо влияли на Антона.

К шестому курсу он привык к атмосфере вседозволенности и весёлого разгула в студенческой среде, но гайки неожиданно туго закручивались. Сейчас, как никогда за предыдущие годы, мединститут напоминал замкнутый водоём, в который забросили невод. Антон знал, что не обладает ни необходимыми размерами, ни вёрткостью, чтобы проскочить в ячею. Это чувство обезволивало и парализовывало, хотелось просто забиться в какую- нибудь щель, поуже и поглубже. Диплом начинал казаться совсем далёким, и достижимым сейчас ещё менее, чем на первом курсе.

Если погода была плохой, то шли в кино. Смотрели «Бармен из «Золотого якоря»», «Случай в квадрате 36-80», «Тайны мадам Вонг», или сидели в кафе-мороженом, то веселясь, дурачась и поддразнивая друг друга, то строя планы на жизнь.

– Конечно, у моих мы жить не будем, – обещала Нина, которая с тревогой замечала, что Антон тяготится обществом её родителей. – Я их очень люблю, но семья должна жить отдельно. Первое время, конечно, поживём в моей комнате. Но как только закончишь и сдашь свои Госы, будем переезжать на нашу квартиру. Я всегда мечтала о своей квартирке. Представляешь – одни, и две комнаты…

– И что мы там делать будем? – с угрюмостью спрашивал Булгаков, не поднимая лицо от чашки.

– Как «что»?– широко раскрывала глаза Нина. – Жить…

Антон как-то криво усмехался и взглядывал на мигом красневшую блондинку.

– Всё же хотелось бы хоть отдалённо представить себе, что за «жизнь» это будет, – саркастически просил он. – Пока что для меня она остаётся белым пятном. А между тем…

– Что «между тем»? – начинала злиться Нина. – Опять начинаешь?