Мединститут

Антон Владимирович, нимало не медля, применил скальпель и одним широкоамплитудным движением нанёс разрез. Движение получилось столь хозяйским и уверенным, что последние сомнения у Нади исчезли. Она без ненужных мыслей занялась обычным ремеслом ассистента – сушить операционное поле, накладывать зажимы на сосуды, разводить рану крючками, работать электрокоагулятором и т.д. Затем последовала белая линия, которую Антон так же рассёк без колебаний, затем брюшина. Действия его, на надин взгляд, ничем не отличались от действий других хирургов, разве что были чуть медленнее и не столь артистичны, как у Ломоносова.

С каждым движением Булгаков всё больше продвигался в глубь брюшной полости, неумолимо и неуклонно подбираясь к очагу заболевания. Он что-то еле слышное шептал себе в маску – то ли напевая, то ли матерясь.

– «Переживает ведь свой звёздный час, собака, – не смогла не подумать Надя. – Ему бы сейчас очень пошло «К берегам священным Нила»»…

К берегам священным Нила
Боги путь укажут нам,
Боги нам умножат силы,
Смерть без пощады, гибель всем врагам!

Молчание было абсолютным, дружным, совершенно не свойственным ургентной операционной. Медики очень редко молчат во время операций, ибо их жизнерадостность всегда требует выхода. Но сейчас все, затаив дыхание, следили за действиями Булгакова, вытянув шеи. Особенно следил Александр Михайлович. Не выпуская из рук дыхательного мешка, он постоянно переходил с места на место, чтобы лучше видеть. Длинные дыхательные шланги вполне позволяли ему это делать.

Пожалуй, Искрицкий рисковал не меньше Антона, как единственный дипломированный врач, и, так сказать, должностное лицо. Выражение его закрытых очками глаз было встревоженным, видно было, что совсем чуть-чуть требуется, чтобы дежурный анестезиолог передумал. Он, надо понимать, сильно раскаивался, что поддался на уговоры Антона. Но бить тревогу пока не было никаких оснований. Вскрыв брюшную полость, хирург завёл в рану винтовой ранорасширитель, отодвинул печень зеркалом и тут же обнаружил на передней стенке привратника желудка, там, где и предполагалось, безобидное с виду отверстие величиной со зрачок. При надавливании из него потекла кашица с неприятным запахом.

– Это и есть язва? – нарушила молчание Берестова. – Надо же! Вот гадость…

– Она самая. Александр Михайлович, не угодно ли взглянуть…

Искрицкий подошёл поближе, вгляделся.

– Да-да, Антон Владимирович. Это оно и есть. Что ж, закрывайте отверстие и давайте уходить.

– У вас там всё нормально?

– О нас не думайте. Делайте своё дело.

– А вот я её по Оппелю-Поликарпову…

Антон на всякий случай проверил заднюю стенку желудка и приступил к тампонаде язвенного отверстия прядью большого сальника, как научно называлась такая методика. Вся операционная почувствовала, что самое трудное позади, и вздохнула свободнее. Но расслабляться было рано, поэтому не последовало ни шуток, ни анекдотов. Любой хирург скажет насколько важна поддержка окружающих, всей бригады. В последней недостатка не было, дело у Антона Владимировича и Надежды Константиновны спорилось, и было видно, что конец не за горами.

Те, кто читал роман Толстого «Война и мир», легко согласятся, что в нём высказана довольно оригинальная точка зрения на военное искусство. Участник обороны Севастополя, писатель на многих страницах проводит и доказывает мысль о «духе войска», о том, насколько последний важен для победы. «Дух операционной» тоже существует. Любой практикующий хирург подтвердит это.

– Надежда Константиновна. Вы всё молчите. Скажите что-нибудь,– вдруг попросил Булгаков. Он на минуту задумался, не будучи в чём-то уверен,

Искрицкий подошёл совсем близко и навис над его плечом.

– «Боишься- не делай, делаешь- не бойся», – произнесла Берестова.  – Чингисхан.

– А, «Чингисхан»!  «Моска, Моска… будет вам Олимпиада…». Вы – очень хороший ассистент, Надежда Константиновна. Кто-нибудь вам говорил это? С вами в огонь и  воду…

Было ясно, что хирург издевается над ассистенткой, используя, так сказать, своё «служебное положение». Но Надя за словом в карман никогда не лезла. К тому же их игра ну никак не хотела заканчиваться!

– К такому хирургу, Антон Владимирович, я сама бы на стол улеглась…

Завершили в полном молчании. Искрицкий был на высоте – едва Надя завязала последний узел на ране, как тот вытянул из трахеи пациента интубационную трубку и захлопал пациента по щекам.

– Просыпаемся. Просыпаемся, больной. Операция закончена.

– Сколько мы оперировали, Шур?

– Антон! Как у тебя хватает наглости спрашивать такое? Скажи спасибо, что вообще справился.

– А что? Обычный вопрос. Часа три?

– Пятьдесят минут.

– Чего?! Смеёшься?

– Ничуть. Вы начали в двенадцать сорок, закончили в час тридцать. Вот часы.

– Ну не фига себе! Вот что значит хороший наркоз…