Мединститут

Своими настырными вопросами Горальчук всё больше зажимал Булгакова, ибо девушки находились в ступоре, а Искрицкий, дав какое-то распоряжение анестезистке, исчез за дверью так ловко и стремительно, что Ответственный хирург даже не успел среагировать. На шум из ургентного оперблока выглянули Катя и Люда. Увидев Горальчука, они ойкнули и тут же спрятались.

– Ну я, – очень неохотно выдавил Антон, переступая с ноги на ногу.

– Шо – «ты»?

– Я оперировал этого больного…

– Шо?!! – длинное лицо Тараса Трифоновича так вытянулось, что совершенно потеряло осмысленность.–  Як цэ- «ты»? Ты кто такой? Взагали! С кем? З ней? З Надией? От файно…

Ответственный моментально бросился к больному, пощупал пульс, приподнял веки, откинул простыню, осмотрел живот и повязку.

– Нэма нияких слов. От стервецы… Дэ Ломоносов, останний раз пытаю!!

– Он это… не смог.

– Як цэ – не смог?! Да вы шо мне тут уси – ох…ели, граждане? – с трудом осознавал происходящее Горальчук. – Да як же так? Шо значит «не смог»? Шо з ним такое? Да дэ вин? В ординаторськой? Ну, зараз пойду подывлюсь на нього – як так вин не может. А вы – больного в палату и ко мне все, быстро. И Искрицького найдите-  ишь, хытрый, вже втик! Ну, як ведь чуял, чуял, шо здэсь яка-то шкода затевается…

Причина внезапной немощи Ломоносова обнаружилась сразу, как только Ответственный хирург ступил в ординаторскую. Он принюхался, потормошил дежурного врача, услышал в ответ невнятное бормотание и в недоумении разогнулся.

– Так, напывся. Шо ж такое? От файно… Шо ж получается? Этот лежит пьяный як свынья, а я больного к нему пидымаю? И ни одна сволочь меня в известность не ставит! От стервы, от курвы, от политические проститутки…

В самом непримиримом состоянии духа Горальчук дожидался прихода студентов.

– А дэ Искрицький? Звали? Спрашиваю – звалы?! Шо, дэсь зник у неведомому напрямку? Так и запишем. Шо ж, докладывайте. Докладывайтэ!

Отпираться и что-то утаивать было глупо – бдительный Цементовоз накрыл с поличным всю тёплую компанию. Антон как мог, кратко и убедительно рассказал всё.

– Почему меня в известность не поставилы? – сразу же нанёс Тарас удар в самое уязвимое место. – Нет, почему не поставили в известность меня –  Ответственного хирурга больницы? А? Шо у вас тут такое творится? Черговый доктор пьяный в дупелину валяется, а мэдбрат с якой-то студенткой прободную язву оперирують! Цэ як понимать? Цэ – серьёзнейшее нарушение! Цэ – должностное преступление, хуже подпольного аборта! А Ответственный ничого не знает, сидит себе в приёмнике – ни ухом, ни рылом! И шо вы там удвох, блять, наробылы, горе-хирурги? Вам же ещё учиться дэкилька рокив, шоб вас на аппендицит можно было пускать! На язву идёт хирург не ниже пэршой квалификацийной категории! Шо мне тэпер – брать больного снова на стол, пока не поздно, пока ваши художества боком не вылезли? А? Тебя пытаю – шо вы там наробылы! По якой мэтодике опэрували?

Снявши голову, по волосам не плачут, и Антон начал подробно рассказывать ход операции. Горальчук постоянно перебивал, уточняя для себя самые незначительные, самые второстепенные детали. После нескольких минут разговора с ним Булгаков взмок до нитки – так въедливо Тата допрашивал, допрашивал по-настоящему, пристрастно, так, как никакой Тихомиров бы не смог. Да, в родном языке Горальчука было подходящее слово – «пытать».

«Ему бы ещё форму гестаповскую», – подумала Надя, разглядывая нерусское, смуглое, почти без скул, костистое лицо Тараса Трифоновича. Она всеми силами готова была поддержать товарища, но её никто не спрашивал. Тата мучал Антона не меньше получаса. Выжав из него всё, он замолчал и безмолвствовал добрых три минуты. Студенты обречённо ждали его решения. Наконец Горальчук поднялся с кресла.

– Пошли ще раз хворого осмотрим…

Тот уже отошёл от наркоза и тихо дремал под капельницей. Ответственный хирург велел включить большой свет в палате, заставил Антона с Надей измерить кровяное давление, сел на кровать к больному и очень долго осматривал его – один живот пальпировал минут десять, не меньше. Потом изучил систему дренажей, немного подтянул желудочный зонд, просмотрел лист назначений, наконец, поднялся.

– Возьмите всю биохимию. Назначения уси те же. Зайдёшь потим ко мне в приёмное, – велел Горальчук Антону.

На «Надию», которую так обласкал взглядом, войдя в операционную, он больше не взглянул ни разу. Кровь для биохимического анализа взяли.

Оставив Берестову присматривать за оперированным, Антон собрался снова «на ковёр».

– Если будет бить – не сопротивляйся,–  напутствовала его Надя.– И не спорь. Может быть, он тебя сейчас вздрючит по самой полной программе и успокоится. Вроде мужик не гавнистый, отходчивый. Зря ты его боялся. Лучше б позвонил… Бутылку возьми – может, понадобится. Иди, иди, – она в шутку перекрестила Антона. – Будь дипломатом.

В приёмном по-прежнему было тихо, все спали. Один Горальчук, нервно куря, поджидал Антона. Он впустил его в кабинет и закрыл поплотнее дверь.