Мединститут

Булгаков, настроясь на самое худшее, осмотрел Захватаева. Как он ни был к себе придирчив, положительная динамика имелась налицо. Жалея только об одном- что у него нет машины времени и он не может сейчас перевести стрелки на неделю вперёд, когда результат операции станет окончательно ясен, Булгаков вернулся в сестринскую одновременно с Краснокутской.

Во всей крепко сбитой фигурке медсестры читался неприкрытый вызов.

– Как отдежурилось? Что, опять акушерка твоя прибегала?

– Какая ещё «акушерка»? – сразу испортилось настроение у Антона. – Нина, я тебе сто раз говорил, что акушерка – это медсестра роддома. А если ты имеешь в виду Надежду Константиновну, то она – акушер-гинеколог, доктор то есть.

– Доктор, тоже мне…

– И она не «моя». Надежда Константиновна приходит сюда не ко мне, а к Виктору Ивановичу на дежурства. Это специфика нашей будущей профессии. Как ни странно, но она серьёзно собирается лечить людей. Я так подробно объясняю, потому, что надеюсь, что ты поймёшь, наконец, что здесь к чему, и перестанешь меня терроризировать.

– Тебя затерроризируешь…

– Нина, это, наконец, невыносимо. Мы учимся вместе почти шесть лет.

– Это мне ни о чём не говорит. Эта твоя «Надежда Константиновна»…

– Опять моя! – Антон в сердцах швырнул сумку об пол. – Нина! Прекрати немедленно!

Ревность, которая стала обнаруживаться в его избраннице, сильно действовала Антону на нервы. Вне всяких сомнений, тут постарались остальные медсёстры – репутация Булгакова в отделении не была безупречной. Как ни скрывал он отношения с теми немногими пациентками, которые обнаруживали симпатию к медбрату-студенту, слухи ходили по отделению, достигая ушек Краснокутской. Но к прошлым победам Антона она была равнодушна, а на Берестову почему-то ополчилась во все штыки. Глупая ревность невесты не вызывала у жениха ни малейшего умиления, а только ожесточала его. Нина, увидев, что её сердитость снова не достигла цели, поспешила сменить тему.

– Как прошло дежурство? Ходил на операцию?

– Нет.

– Что ж так? Чтоб ты не пошёл к Ломоносову…

– Что я там не видел. Прободняк он и есть прободняк. Лучше поспать лишние полтора часа.

– Ничего, когда-нибудь сам станешь оперировать… А кто с Ломиком мылся? Эта? Слушай, а что с ним такое? Видел, как он сдал за последние дни? Опух, руки трясутся. Как же он оперирует?

– Нормально. Мастерство не пропьёшь, – чересчур резко ответил Булгаков.

Ему, конечно, очень хотелось всё рассказать и похвастаться, особенно Нине, вполне способной по достоинству оценить ночной подвиг. Но, во-первых, Антон боялся сглазить больного, во-вторых, пришлось бы снова упоминать «акушерку», в-третьих, как раз с невестой особенно нужно было соблюдать осторожность и прятать язык за зубами. Врачебные тайны – всегда врачебные тайны, а медсестра есть медсестра. Хоть и своя девчонка, но – кастовость прежде всего. Про причины, вызвавшие «опухлость» Ломоносова, про предательство Маргариты распространяться совсем не хотелось.

– Но ты-то как? Что ел на дежурстве? Голодный? Сейчас в общагу поедешь? И что делать будешь?

Булгаков ответил, что сейчас заляжет спать – чем ещё можно заниматься после ночного дежурства.

– «Лягу в постель, забудусь сном. Приму триста капель эфирной валерьянки»…

– Мне, значит, опять придётся домой одной добираться? – обиженно надула губки Ниночка. – Останься, подожди, я пораньше отпрошусь. Поедем вместе. Зайдёшь пообедать, я вчера пельменей налепила. Ну, чего ты? На операцию не ходил, ночь была спокойная. Сто раз ведь выспался!

– Полнолуние – я всегда сплю плохо. Очень устал, ты не поверишь. Ждать не стану. Доберёшься сама как-нибудь.

– Ну Антон… что ты такой строгий – как не родной…

– Увидимся вечером.

– А давай в кино сходим? Только не тяни меня опять на Тарковского- не хочу я эту тягомотину смотреть. Пошли в «Восход». Там «Любовь и голуби» на восемнадцать тридцать. Хоть поржём от души…

– Сто раз смотрели. Глупая буффонада. Не хочу я в кино. Не то настроение.

– Ну Антон… ну, встретимся, и что делать будем?

– Нежности хочется,– Антон, пристально глядя Нине в глаза, крепко взял за талию и притянул к себе, так, что она поневоле ощутила его волнение. Девушка немедленно покраснела. – Приходи вечером в общагу. Мишка на каникулах, я один. Савсэм адын. Представляешь, ты приходишь – а там я! Разве не здорово?

Как уже заметил читатель, Антон был очень даже неслаб в половом отношении, даже после столь бурной (если не штормовой) ночи.

– Здорово, но ты же опять начнёшь приставать и грязно домогаться…

– Начну. И пристану, и домогусь, – Булгаков тяжело задышал и ещё крепче прижал блондинку к себе, переместив ладони гораздо ниже талии. – Ниночка! Ну разве ты не видишь?

– Что не вижу?

 -Ну, как я изнываю… как хочу тебя…

– Перестань… Продолжая одной рукой удерживать почти идеально круглые ягодицы Ниночки, другой рукой Антон попытался закрыть дверь. Это ей совсем не понравилось.

– Опять начинаешь? – взглянула девушка из-подлобья и начала освобождаться из кольца булгаковсих рук. – Мы ведь этот вопрос, кажется, выяснили…

– Что выяснили? Ничего мы не выясняли…

– После свадьбы.

– Только?

– Только.