Мединститут

Доцент Самарцев в учебной комнате заканчивал черновик научной статьи. Она рассказывала об опыте применения новой диагностической методики и предназначалась для журнала «Клиническая хирургия». Соавторами являлись Гаприндашвили и Горевалов. Собственно, статьи в общепринятом смысле слова и не было – пара вводных предложений, десяток схем, диаграмм, таблиц и графиков, положительный вывод – всего две страницы машинописного текста. Но это была научная работа, публикация, известность. Заодно и разведка боем. Готовую статью должен был завизировать Тихомиров. Его отрицательно-скептическое отношение к лапароскопии Самарцеву было хорошо известно. Сделает старик это – очень хорошо, значит, уступает и подвигается. Упрётся, «зарежет» – тоже неплохо. Значит, будет повод возмутиться, поднять шум, возбудить научную общественность, начать жаловаться в инстанции. Шах в любом случае…

Поглощённый вычерчиванием таблиц и приятными мыслями, Аркадий Маркович не сразу отреагировал на негромкий стук в дверь. Услышав, он недовольно поднял голову и разрешил войти. Неужели кто-то из студентов? Вроде бы, до начала занятий ещё четыре дня…

На пороге возник высокий доктор-анестезиолог.

– Разрешите, Аркадий Маркович?

Самарцев сразу вспомнил – Искрицкий, из его бывших студентов. Года три назад выпустился, несколько раз проводил наркозы на его операциях. Грамотный, серьёзный специалист.

– Войдите,– слегка насторожился он. – Александр Михайлович? У вас какие-то проблемы?

Самарцев подбодряюще улыбнулся. Он всегда симпатизировал таким скромным молодым людям. Вошедший был сильно чем-то сбит и встревожен. Он нерешительно присел на краешек стула, положил руки на стол, сцепил пальцы.

– Аркадий Маркович, – глухим голосом сказал он, упорно глядя в свои пальцы.– Я сейчас пришёл к вам не как к своему бывшему преподавателю, а как к парторгу клиники. Вы сможете меня выслушать?

XVIII

«Перестройка, если оттенить её международный аспект – это приглашение социализма к мирному соревнованию с любой другой социальной системой. И мы сумеем делом доказать, что такое соревнование – на пользу всеобщему прогрессу и миру во всём мире. Но, чтобы соревнование состоялось и развёртывалось в цивилизованных формах, достойных человечества XXI века, нужно новое мышление, нужно преодолеть образ мысли, стереотипы и догмы, унаследованные от безвозвратно ушедшего прошлого» 

_{(Речь М.С. Горбачёва 16 февраля 1987 года на международном мирном форуме в Кремле)}

Народная мудрость говорит - «сделал дело – гуляй смело». Дело оно на то и дело, что по его завершении как-то меняется мир, пусть и не очень ощутимо. После серьёзного дела положена награда. Космонавтов встречает Генеральный секретарь, полководцу дают орден, изобретателю – грамоту. За рубежом дают и денег, но это не наш принцип. Зато у нас любой фабричный, отстоявший смену, законно идёт либо в распивочную, либо домой – к тарелкам, стопке и под тёплый бок жены. Чем плохо…

Finis coronat opus, говорят у медиков. Первую самостоятельную операцию – не аппендицит, а перфоративную язву (!!! ) – положено широко «обмывать» с коллективом, принимать поздравления и пожинать заслуженные лавры. Приятно – старшие товарищи хлопают тебя по плечу, ровесники завидуют, девушки начинают поглядывать с интересом. Но тебе до них нет никакого дела – все твои мысли поглощает Великое и Незабываемое, и единственное, чего ты сейчас хочешь – это сделать новую, ещё более обширную и сложную операцию. Что неподвластно тебе? Эх, хорошо быть хирургом…

Но это для нормального героя и положительного образа. Антон Булгаков, как уже понял читатель, относился к антигероям, и для положительного образа никак не годился. Соответственно и переживания его после окончания дежурства были совсем иные. Лечь в постель и забыться сном, как он обещал Нине Краснокутской, у него не получилось. Прибежав домой, Антон, не снимая куртки и сапог, прошёл в комнату, отыскал толстый и зачитанный учебник оперативной хирургии, повалился на кровать и погрузился в чтение. Проделанная операция оставила много вопросов и сомнений, разрешить которые можно было только при помощи специальной литературы. Читал он очень внимательно и долго, часа два, пока не вспомнил, что чертовски голоден. Это вызвало гримасу досады – пустой желудок не давал читать, нужно было отрываться от книги и идти добывать хлеб насущный.