Мединститут

– Я тебя понимаю, ты его хочешь защитить, выгородить хочешь, – глядя в окно, медленно заговорил Гаприндашвили, явно стараясь помочь Булгакову.–  Но уже поздно, уже всэ всё знают. Начато служебное расследование – налицо факт распития спыртных напитков на рабочем месте и подлог, поддэлка медицинской документации, обман всего коллектива и вышестоящих инстанций. Ему ты уже ничем не поможешь. Так что о себе подумай лучше- сейчас самое время…

«Чем ты хочешь, чтобы я поклялся»?

«Ну хотя бы жизнью своею- она сейчас висит на волоске»…

«Уж не думаешь ли ты, что это ты её подвесил, игемон»?

– Гиви Георгиевич, – кашлянул Булгаков, – я вас очень уважаю. К вашим словам я очень внимательно прислушиваюсь. Но то, в чём вы обвиняете Виктора Ивановича – дикость. Ничего этого не было. Если вы хотите знать, кто оперировал поступившего – откройте историю болезни. Там всё написано…

Булгаков почувствовал такой соблазн добавить «игемон», что пришлось послать языковым и гортанным мышцам сверхмощный подавительный импульс. Очень спокойная, корректная и краткая речь Булгакова моментально взбесила собеседника. Ломоносовское сравнение заведующего 2-й хирургией с самоваром не подходило к данному моменту. Тучный, объёмный, апоплексической конституции грузин взорвался, точно фугасный заряд, приведённый в действие крошечным капсюлем.

– Тэбе что- морду набить?! – подскочил Гаприндашвили. – Нэт, набить?!! Ты что сэбе позволяешь тут со мной? Мальчик я тэбе? Издеваешься, да? Очень смелый, думаешь? Одну прободную язву прооперировал, и уже чёрт тэбе не брат? Мальчишка, щенок! Да я в хирургии больше лет, чем у тэбя в паспорте записано! Нэ ожидал я от тэбя такого. Нэ ожидал…

Антону стало совестно. При всей своей недалёкости шеф был неплохим психологом.

– Извините, Гиви Георгиевич, – воскликнул он. – Я меньше всего хотел вас обидеть. Вы меня не так поняли…

– Всё я так понял,– начал остывать грузин. – Всё так. Значит, правду рассказывать ты не хочешь.

– Хочу. Но не стану.

– Упрямый ишак! Ты же взрослый парень. Думаешь, доброе дело кому-то сейчас делаешь? Благими намерениями вымощена знаешь куда дорожка? Ладно, раз не хочешь по-хорошему, будем тогда по-плахому. Официально… Вот тебе бумага и ручка. Пиши объяснительную на имя главврача по поводу позавчерашнего дежурства. Подробно – что делал, как делал и когда делал. Про дежурного доктора напиши – в каком он состоянии был. Про Надежду напиши, откуда она здесь взялась. Был ли здэс Ответственный хирург во время дежурства, и когда. Всё пиши. Будем беседовать на языке документов…

Оставив Булгакова трудиться над объяснительной, Гаприндашвили куда-то вышел. Вернувшись минут через пятнадцать, он обнаружил Антона неподвижно сидящим в кресле. Бумага уже была готова и лежала на столе. Объяснительная получилась предельно короткой.

«На дежурстве 31 января я занимался своими функциональными обязанностями. Число. Подпись.»

Гаприндашвили лишь вздохнул всей грудной клеткой, встопорщил усы и убрал бумагу в папку.

– Нэт никаких просто слов, – расстроенно сказал он. – Думаешь, на «нэт» и суда нэт? Есть, да ещё какой. Подожди, со всеми разберёмся. Надэюсь, ты понимаешь, что вопрос о твоей интернатуре у меня в отделении снимается раз навсегда. Ищи себе где хочешь – если надэешься стать хирургом. Но вряд ли. Вряд ли. При таком отношении к делу… ты просто дурак, вот и всё. Иди сейчас к старшей, пиши заявление на увольнение. Подполно оперирующие медбратья мнэ тут тоже не нужны.

– Даже так? – растерялся Булгаков. – Работать ведь некому…

– Найдём кого-нибудь. Ты всё равно бы уволился в связи с окончанием института. Как жить собираешься? Думал, ты взрослый мужик. А ты – авантюрист, искатель приключений на свою задницу, фуфло бэзответственное. Перекати – поле. Можешь идти…

– Гиви Георгиевич, один вопрос можно? Откуда стало известно о случившемся?

– Я тебе не обязан отвечать! Стало и стало. На что вы все рассчитывали – непонятно. Такие вещи никогда бэзнаказанными не остаются. Никогда. Это Надэжда, я знаю, всех вас тут перебаламутила, тоже ветер в голове… болше чтоб ноги её на дежурствах не было – я так и распорядился… и Петру сказал, пуст с невестой своей встречается где угодно, толко не в моём отделении…

– И всё же?

Гаприндашвили с минуту поколебался.

– По секрету два нуля только скажу.

– Хоть десять! Вы же меня знаете…

– Знаю, что верить тэбе можно. Тепер знаю, что работать с тобой нельзя. Мне сказал Самарцев. Он получил сигнал. От кого, не знаю. Ясно?

Антон кивнул.

– С ним даже не знаю, как ты будешь разбираться. Со мной-то что? Сказали друг другу всё, что думаем. Сейчас уйдёшь, и всё, больше не увидимся никогда. А вот с ним… Он тебе не я, он человек очень умный и очень опасный. Его тэбе очень бояться нужно. Если о чём-то начнёт спрашивать – трижды подумай, что отвечать. Всё, я тэбе и так много рассказал. Головой чаще думай- вот мой последний тэбе совет. Всё, иди…