Мединститут

Гаприндашвили сам протянул Антону руку, крепко пожал. Булгаков вышел из кабинета сильно озадаченным. Та бумага, которую он столь опрометчиво написал под диктовку Самарцева, начала его сильно тревожить.

«Зачем я её писал. Отказался бы – нет, и всё. Семь бед- один ответ»…

Антон так глубоко задумался, что не сразу сообразил, что стоит обескураженно посреди родного отделения.

Впрочем, уже не родного…

XX

«Видели вы, каких страшных расцветок коляски продаются? Стоят от 44 рублей до 67. Да только рука не поднимется отдать за них деньги! Мне сказали: ищи коляску из ГДР, вот это класс, там и матрасик не поролоновый, а волосяной, и обивка яркая – из велюра, джинсовой ткани, даже плетёной соломки. А главное, лёгкая и много всяких приспособлений. Чтобы, например, заодно с малышом довезти покупку из магазина. Целый месяц я ходил, как на работу, в наш центральный «Детский мир». Коляски там не продавались, но в столе заказов можно было узнать где, в каком магазине будут те, что из ГДР»

_{(Советская пресса, февраль 1987 года)}

Решительно встряхнувшись, Булгаков отправился в кабинетик старшей медсестры. По пути он столкнулся с Ниной. Та так горестно посмотрела на него, так беспомощно всплеснула руками, что Антона сильно покоробило.

– Что ж ты натворил, а?

– Нин, не сейчас, – отстранил он Краснокутскую. – Сначала дело. Поговорим потом…

– Какое ещё «дело»? Что ещё? Стой, остановись – что ты сказал Гиви? Да стой же! – Нина схватила Антона за рукав и потащила в сестринскую. – Куда это ты собрался? Ну-ка, давай рассказывай, что вы тут с Ломиком и со своей акушеркой натворили! Вот, значит, почему ты устал! И ведь ни слова вчера не сказал, всё дуру из меня делал! Господи, хоть на глаза никому теперь не показывайся. Но сейчас я уже всё знаю. Да, отличился… Лучше не бывает. Что ты сказал Гиви? Извинился?

Кажется, избежать разговора с ней не было никакой возможности. Нина обладала достаточно твёрдым характером.

– Написал объяснительную, – с неохотой ответил Антон. – А из тебя я дуру не делал. Про такие вещи никому нельзя рассказывать –  то, что знают двое, знает свинья. Узнаю, кто стуканул – убью…

– Да ты хоть понимаешь, идиот несчастный, что ты наделал?! Зачем пошёл на операцию? Ломик был пьяный? Ты ему наливал? Нет, ты ему наливал? – Нина изо всех сил схватила Антона за локти и как следует тряхнула, так, что с него чуть не свалились очки. При всём её ангельском характере она была не на шутку разгневана.

– Зачем ты за него подписался, дурак? Если он пьяный, то это его проблемы…

Подвергаться подобной головомойке, пусть от любимой девушки, пусть трижды заслуженной головомойке – какой мужчина внутренне не восстанет против этого?

– Не кричи, – поморщился Булгаков, поправляя очки. – Ты кто такая, чтобы мне устраивать допрос? Ты – постовая медсестра, твоё дело выполнять назначения и молчать в тряпочку. А это вопрос наш, врачебный. Ты не вправе спрашивать у меня отчёта.

– А кто вправе? Надежда Константиновна, да? Всё из-за этой твари, если б не она, ты бы никогда такой глупости не сделал! Если ещё раз её увижу, то глаза выцарапаю – и тебе, и ей, так и знай… Я, может, тоже хочу учиться…

– Господи, Нина, да что с тобой? –  попытался он урезонить разошедшуюся невесту. – Каждый хорош на своём месте. Не лезь ты куда не надо, вот и всё. Думаешь, мне очень приятно тебя всё время одёргивать? Давай сядем…

Молодые люди уселись на некотором расстоянии друг от друга. Нина достала из кармашка кусок бинта, промокнула глаза, высморкала носик.

– Поздравила бы лучше, – Булгаков взял её за плечо, ласково намотал на палец выбившийся из-под шапочки белокурый локон. – Самостоятельный прободняк в субординатуре! Кажется, успешный, тьфу-тьфу. Чем орать, пришла бы вчера, как просил. Я бы всё и рассказал…

Укорительная функция присуща женщине не меньше, чем детородная. И Нина это продемонстрировала.

– Вот ты – врач, считай, с высшим образованием, – низким голосом начала Нина. – Считаешь себя очень умным, особенно на моём фоне. И даже не видишь, какие ты глупости делаешь! Разве можно быть таким несерьёзным? Я ещё и года здесь не работаю, и то знаю, что в хирургии нужен порядок. Это прежде всего. Не будет порядка – не будет отделения. Чем ты хвастаешься? Вы с Ломом нарушили всё, что можно – он пьяный назюзюкался, а ты и рад, оперировать сам полез. За такие вещи не поздравлять надо… что теперь? О чём ты говорил с Гиви?

– Вот об этом…