Мединститут

Раздался оглушительный хохот – мимо них к выходу пробежала стайка медсестёр, среди которых была и Нина Краснокутская. Не будь рядом «акушерки», она наверняка подошла бы к Антону – она действительно любила его и готова была на любое унижение.

Любое, кроме этого…

Но ничего умнее, чтобы залиться краской, неестественно захохотать и пулей промчаться мимо них, Краснокутская не придумала.

Надя проводила её спокойным и уничтожающим взглядом.

– «Красивая и смелая дорогу перешла», – усмехнулась она. – У вас с ней финита ля комедия? Разошлись, как в море корабли? Ну и правильно. Слесаря пусть себе найдёт…

– Так, ну всё, не нужно, что бы нас вместе видели, – спохватилась она. – Значит, ты не расстанешься с комсомолом, будешь вечно молодым. И никаких больше фокусов с документами! Если ты не получишь диплом, я тебя из-под земли достану. А теперь всё. Прощай, едва ли снова увидимся.

– Тебе хорошо со мной было? – встрепенулся Булгаков. – Слушай, я без тебя не могу. Выходи за меня замуж.

Берестова едва заметно покраснела, хмыкнула и пристально оглядела однокурсника с ног до головы. Ей надо, очень надо было уходить, её должен был ждать Пётр внизу, на автостоянке. Но она непозволительно долго медлила.

– Спасибо… – произнесла девушка, наконец. – Очень лестно. Но вы слишком опоздали, поручик.

– Надя, послушай…

– Раз уж в ход пошли цитаты, – постаралась смягчить Берестова, – то «я вас люблю, к чему лукавить. Но я другому отдана»… ладно, пока. Иди. А меня жених снаружи ждёт…

Антон угрюмо побрёл к выходу. Надя проводила его взглядом и дважды вздохнула. С Булгаковым ей и правда было хорошо – не то, чтобы он как-то необыкновенно трахался, а так, вообще хорошо и спокойно. Но всё хорошее, как известно, заканчивается. У них – разные дороги в жизни. Ещё раз вздохнув, Надя подошла к стеклянной стене больничного холла и начала высматривать жениха.

Начинало смеркаться. Петику она сказала, что у неё важное дело в гинекологии, чтобы он заехал за ней в четыре-пять. Лучше, конечно, было бы не говорить ему ни про «дело», ни про визит в «десятку». Известно, что лучше промолчать, чем в открытую соврать. Но уж очень хотелось явиться к А.М. в новой дублёнке – Надя не смогла побороть искушения. А ехать обратно в дублёнке в переполненном трамвае – сюда она приехала на такси, но «поймать тачку» у больницы нереально в любое время суток – удовольствие ниже среднего.

Был уже шестой час, но знакомая «Лада» всё не появлялась. Надя начала нервничать. Неужели всё же придётся ехать трамваем?

«Ну, я ему устрою»…

Наконец, в десять минут шестого, хорошо знакомая «семёрка» вырулила из-за поворота, миновала киоск «Союзпечати» и затормозила на своём обычном месте – справа от широкой лестницы, ведущей на второй этаж, в холл. Открылась дверца, Горевалов вышел, осмотрелся и закурил. Он был, как всегда, хорошо одет – в итальянские брюки с напуском, короткую дублёнку, небрежно распахнутую на груди, белый шарф.

«Хорош, собака, – не смогла снова не вздохнуть Берестова. – Нет, тут не одни папины денежки. Есть что-то ещё. Есть умение жить, умение потребовать, не стесняясь, по максимуму»…

Она перевела взгляд с прохаживающегося вокруг машины Петра на сиротливо спускающегося по лестнице Булгакова и ещё раз вздохнула. Потом погляделась в зеркальце, поправила причёску, выпрямилась и решительно направилась к выходу. На улице всё быстрее темнело – было ещё начало февраля, и день оставался коротким. Начал падать снежок, предвещающий метель. Горевалов задрал голову, поймал несколько снежинок щеками и губами, встряхнул головой, ещё раз проверил носком ноги накачанность шин. Увидел на лестнице Берестову, не смог сдержать улыбки, призывно махнул рукой.

– Прикурить не найдётся, командир?

Откуда ни возьмись, возник низенького роста мужичок лет 40, неряшливо одетый, небритый, с перегаром – «бомж», как начинали говорить про таких. В грязных пальцах левой руки он держал «беломорину», правую прятал в просторном кармане телогрейки.

Горевалов, не взглянув на него, протянул пьезозажигалку. Мужичок взял её, повертел в руке, уважительно крякнул.

– Ух ты. Фирма. Мудрёная вещь. Я такие нихт ферштеен, командир. Позволь уж лучше от «притычки»…

Скривившись, Пётр Егорович вынул изо рта почти догоревшую сигарету «Ротманс», повернулся к попрошайке, слегка нагнулся. Тот вставил в щербатые зубы свою папироску, подошёл вплотную к красавцу-хирургу. Его правая рука вдруг вынырнула из кармана, в ней показалось нечто страшное – обрез охотничьей двустволки! Горевалов не успел ничего, даже отстраниться – срезы дул упёрлись ему в живот, резко и раскатисто прозвучали два выстрела, слившиеся в один. Пётр Егорович, с исказившимся до неузнаваемости лицом, отлетел на метр, прижав обе руки к животу, стукнулся о капот своей машины и сполз беспомощно.

«Бомж», не прикурив, с закушенной в углу губ «Беломориной», вскочил на кузов невесть откуда появившегося грузовика, который тут же вывернул к шоссе, дал максимальную скорость и был таков.