Медные монеты даруют миру покой [огрызок, 93 главы из ???]

После нескольких попыток вырваться это злобное создание в руках Сюаньминя наконец успокоилось, приняв своё положение.

Лю Чун распахнул полуоткрытую дверь до конца, и теперь комнату можно было рассмотреть беспрепятственно — золотые слитки из масляно-жёлтой бумаги оказались отнюдь не только там, где Сюэ Сянь увидел их раньше, и не только рядом с дверью. Беглого взгляда было достаточно, чтобы заметить — комната заполнена ими настолько, что едва найдётся место постоять.

Советник Лю казался очень расстроенным. Едва увидев, как выглядит комната младшего сына, он, не меняясь в лице, отвернулся. Он явно не намеревался входить и стоял в чжане[22] от двери, заложив руки за спину.

Его, вероятно, раздирали сомнения. С одной стороны, он надеялся, что Сюаньминь помог бы привести к гармонии фэншуй дома, с другой — ему хотелось поскорее избавиться от этого буддийского монаха, что ровным счётом ничего не смыслил в мирских делах и человеческих взаимоотношениях.

Любой, кто понимал выразительные взгляды, к этому времени вёл бы себя сдержаннее, чтобы не беспокоить его.

Но этот монах решительно не понимал.

Не только не понимал, он и не удосуживался взглянуть на других!

Советник Лю готов был умереть от злости.

Где бы он ни стоял, Сюаньминю было совершенно всё равно. Он мог встать, как бамбуковый шест, ещё в десяти чжанах отсюда — это не помешало бы Сюаньминю войти.

Комната Лю Чуна была обставлена до крайности просто — совсем не подобающе для старшего молодого господина в поместье советника. На самом деле она не подходила даже для слуг. В общем в ней был только один стол на четырёх человек, два деревянных стула и постель, для Лю Чуна слишком узкая.

Вся комнатка была размером с ладонь, с панцирь улитки — и при этом посередине всё же стояла перегородка, разделяющая постель и стол со стульями, отчего помещение казалось ещё теснее.

Кто знает, сколько лет уже использовалась мебель из этой комнаты — всё было чрезвычайно старым, пропитавшимся пылью, потемневшим от времени. Единственным, что ещё сохранило цвет, оказались, как ни странно, заполнившие всё пространство кучи золотых слитков из масляно-жёлтой бумаги.

Сюаньминь протянул руку и взял один, рассматривая со всех сторон.

Повиснув лицом вверх между пальцев другой руки Сюаньминя, Сюэ Сянь оказался рядом со слитком и мог отчётливо разглядеть нижнюю его часть.

Там было написано всего три слова: отец, сумерки, сумерки.

Что за чушь непроходимая!

Только выругавшись, он понял, что это на самом деле не три иероглифа, написанных вертикально, а один: папа[23]. Просто этот дурачок неловок в письме и линии слишком далеко друг от друга — вот и всё.

Увидев этот слиток, он вдруг понял, что у советника Лю есть веская причина смотреть на сына так. Записать имя живого человека на бумажном золотом слитке — всё равно что проклясть. Впрочем, стоило взглянуть на совершенно бестолковый вид Лю Чуна, как становилось ясно, что он сделал это, вероятно, просто для развлечения.

Однако совсем скоро Сюэ Сянь отказался от последней мысли.

Потому что Сюаньминь взял подряд ещё несколько бумажных золотых слитков, и у всех на нижней части, на удивление, оказался написан иероглиф — всё так же по-детски неловко, каждый легко было разделить на несколько символов.

Изнывая от скуки, Сюэ Сянь считал мысленно: «Семь слитков. Два — отец, сумерки, сумерки; три — девушка хорошая; и ещё два — без единой чёрточки».

Что это за пристрастие такое?

Хотя по слиткам, что поднял Сюаньминь, Сюэ Сянь более-менее разобрался, как различать их. Этот Лю Чун был глупцом — и тем не менее умел систематизировать. Груда у двери, вероятно, была полностью отведена под «отец, сумерки, сумерки», то есть под записанного таким образом папу — советника Лю. Груда у стола вся была подписана для матери. Разбросанные по полу, должно быть, все пока оставались незаполненными.

Если так… для кого куча рядом с постелью?

Очевидно, Сюэ Сянь был не единственным, кто подумал об этом. Сюаньминь окинул взглядом груды во внешней комнате, а затем шагнул во внутреннюю, к постели.

Стоило ему войти во внутреннюю комнату, как Сюэ Сянь тут же чихнул, задохнувшись иньской ци, ударившей прямо в лицо.

Лю Чун уставился на ничего не выражающее лицо Сюаньминя, а спустя мгновение бестолково перевёл взгляд на его руку, видимо, не понимая, как чихание могло исходить от пальцев.

Правда, и Сюаньминю, и Сюэ Сяню было не до того, чтобы обращать внимание на действия Лю Чуна. Они оба были ошеломлены тем, насколько тяжёлой здесь оказалась энергия инь, и, не сговариваясь, одновременно посмотрели на кучу бумажных золотых слитков у постели.

Сюаньминь, хмурясь, подошёл ближе и поднял один, чтобы рассмотреть.

В этот раз на нижней части не было написано ни «папа», ни «мать» — там оказалось большое округлое пятно. Похоже, Лю Чун писал что-то более сложное, но в итоге всё слилось.

Сюаньминь взял ещё несколько слитков, но каждый выглядел так же.

И всё-таки на одном надпись оказалась не настолько смазанной, и Сюаньминь, пусть и с трудом, сумел различить большую часть иероглифа «Лю».