Медные монеты даруют миру покой [огрызок, 93 главы из ???]

Сюэ Сянь, раскрыв рот и обнажив зубы, как раз примерялся, с какого угла будет удобнее начать, когда гнусные следы кровеносных сосудов под монашескими одеяниями Сюаньминя стали блекнуть. Подобно отливу на море, они сходили с руки, плеча и спины, отступая к шее, пока наконец не стеклись обратно в маленькую родинку на шее сбоку.

В тот же миг, как следы полностью исчезли, туман, застилавший взор Сюаньминя, вдруг рассеялся, и в его чёрных-чёрных глазах, словно в начищенном стекле, вмиг появился свет.

Сразу после этого он пошевелил бровями, убрал палец, что тёр медные монеты, и по-настоящему пришёл в себя.

В миг ясности ума он заметил боковым зрением, как что-то сбоку от его щеки двигается. Он непроизвольно повернул голову — как раз чтобы встретиться лицом к лицу с кое-кем, кто замыслил «закусить».

Сюаньминь молчал.

Молчал и Сюэ Сянь.

Спустя мгновение безмолвия Сюаньминь наконец всё же спросил:

— Что ты делаешь?

Сюэ Сянь продолжал молчать.

Нельзя же сказать: «Примеряюсь, как бы куснуть», да?

Или: «Смотрюсь в зеркало твоей башки, чтобы полюбоваться остротой своих клыков»?

Не пойдёт, всё же лучше забыть о том, чтобы так откровенно напрашиваться на ссору. Сюэ Сянь мог без оглядки злобствовать с другими, но в отношении Сюаньминя стоило взвешивать слова, как-никак… в некотором смысле этот Святоша как будто был рождён лечить его.

Мысли этого злобного создания несколько раз сменились, как гонимые ветром тучи, и в конце концов оно сказало сухо:

— Тебе и мою зевоту контролировать надо?

Если бы это случилось в прежние дни, в холодном лице Сюаньминя непременно проступил бы лёгкий оттенок «как пожелаешь, так и чуди», однако сейчас в его выражении была невыразимая тяжёлая серьёзность, как будто он ещё не освободился от некоего переживания.

— Отчего у тебя выражение великого горя и глубокой ненависти? Что случилось, что тебя было не дозваться? — заговорил Сюэ Сянь изумлённо.

Сюаньминь опустил глаза на тонкую верёвочку, свисавшую с пальцев, и большим погладил две медные монеты, что, потеряв окись, стали яркими и блестящими. Помолчав немного, он повесил связку медных монет обратно на пояс и сказал безразлично:

— Вспомнил некоторые события.

— Какие события? — спросил Сюэ Сянь непроизвольно, а следом лениво добавил: — Конечно, правила всё те же: если о чём-то тебе говорить не хочется или неудобно, можем считать, что этого ты не вспоминал.

В действительности и единственный столь простой вопрос уже был для Сюэ Сяня сродни поднятию целины. С его неизменным нравом дела посторонних не имели для него значения, в особенности же личные дела: хорошие ли или дурные, горестные или радостные — никакие не могли разжечь в нём даже капли желания узнать больше. Если другие люди были охочи рассказать, он слушал, но прислушивался или нет, ещё зависело от симпатий: болтовню тех, кто радовал глаз, он мог потерпеть, но слушать неприглянувшихся считал и вовсе напрасным трудом для ушей. Если же высказаться не стремились, сам он не расспрашивал решительно никогда.

Сюаньминь, однако, был исключением — в дела Сюаньминя его всегда тянуло вникнуть глубже. Для предыдущего расспроса на постоялом дворе были и прочие основания, в конце концов, личность и происхождение Сюаньминя имели отношение к их положению в тот момент. Но в этот раз было иначе…

В этот раз иных соображений не было ни полкапли, Сюэ Сянь спросил исключительно и только потому, что невольно захотел узнать, захотел послушать о вспомнившихся личных делах Сюаньминя. И лишь когда он озвучил едва возникший в голове вопрос, ему пришло на ум, что, учитывая характер Сюаньминя, было восемь, а то и все девять шансов из десяти, что тот не хочет говорить о них другим; именно поэтому он и добавил последующие слова, можно сказать, поступившись своим высоким положением, проложил Сюаньминю путь, позволяющий легко выйти из ситуации.

Откуда было знать, что Сюаньминь тем не менее вовсе не ступит на него; казалось, перед Сюэ Сянем он ничуть не заботился о том, чтобы сохранять непреодолимую отчуждённость и предосторожность. Подняв глаза, он какое-то время вглядывался в некую точку среди безбрежного белого тумана вдалеке, похоже, упорядочивая мысли. Лишь чуть погодя он заговорил спокойно:

— Немногие, и они очень разрозненные. Большая часть — сцены того, как подростком[137] переписывал канонические книги, сидя за столом. Но…

— Что — но? — Сюэ Сянь заметил, как он чуть неуверенно нахмурил брови, как будто вспомнил не очень-то радостную картину.

В лице Сюаньминя проступило лёгкое отвращение:

— Среди них промелькнуло две сцены, где я держал что-то в руках.

Сюэ Сянь:

— Что именно?

Помолчав мгновение, Сюаньминь ответил:

— Как будто человеческую кожу.

Сюэ Сянь:

— …Что за?..

Сюаньминь наклонил голову, взглянув на него, и повторил глубоким голосом:

— Человеческая кожа, кусками. Крупные не больше ладони, маленькие — меньше крылатых орешков вяза. Было два чуть толстых, все остальные — очень тонкие.