Медведь и соловей (ЛП)

— Зачем ты спас мне жизнь, а потом попытался убить?

— Храбрая жизнь, — ответил Морозко. — Трусы умирают в снегу. Я не знал, какая ты, — он опустил цветок и протянул руку. Его длинные пальцы задели место, где была рана — на ее щеке и челюсти. Когда его большой палец коснулся ее губ, она затаила дыхание. — Кровь — одно дело. Зрение — другое. Но смелость редчайший талант, Василиса Петровна.

Кровь отлила от кожи Васи, и она ощущала, как трепещет воздух.

— Ты задаешь слишком много вопросов, — резко сказал Морозко и опустил руку.

Вася смотрела на него большими глазами в свете огня.

— Это было жестоко, — сказал он.

— Тебя ждет долгий путь, — сказал Морозко. — Без смелости тебе лучше было бы умереть тихо в снегу. Может, я желал тебе добра.

— Не тихо, — сказала Вася. — И не добра. Ты ранил меня.

Он покачал головой и снова взял деревянный цветок.

— Потому что ты боролась, — ответил он. — Это не должно было ранить.

Она отвернулась и прижалась к Соловью. Повисла тишина.

А потом он очень медленно сказал:

— Прости меня, Вася. Не бойся.

Она посмотрела ему в глаза.

— Я не боюсь.

* * *

На пятый день Вася сказала Соловью:

— Этой ночью я заплету тебе гриву.

Жеребец не застыл, но мышцы напряглись.

«Ее не нужно плести», — сказал он, тряхнув гривой. Тяжелый черный занавес раскачивался, как женские волосы, ниспадая с его шеи. Это было непрактично, но удивительно красиво.

— Но тебе понравится, — уговаривала Вася. — Разве тебе не хотелось бы убрать ее с глаз?

«Нет», — твердо сказал Соловей.

Девушка попыталась снова:

— Ты будешь выглядеть как князь всех лошадей. У тебя такая красивая шея, ее не нужно скрывать.

Соловей вскинул голову. Но, как и все жеребцы, он был тщеславным. Она ощущала, как он колеблется. Вася вздохнула и прижалась к его спине.

— Пожалуйста.

«О, ладно», — сказал конь.

Той ночью, как только конь был чист и вычесан, Вася придвинула стул и начала плести его гриву. Жеребец был чувствительным, и она не стала плести сети, завитки и много косичек. Вместо этого она собрала его длинную гриву в одну косу вдоль изгиба шеи, чтобы она казалась мощнее. Она радовалась. В порыве веселья Вася попыталась незаметно взять со стола пару подснежников и вплести в его косу. Жеребец насторожил уши.

«Что ты делаешь?».

— Добавляю цветы, — виновато сказала Вася.

Соловей топнул.

«Никаких цветов».

Вася долго боролась с собой, а потом убрала их, вздыхая.

Завязав концы, она замерла и отошла на шаг. Коса подчеркивала гордый изгиб темной шеи и изящную голову. Вася воодушевилась и подвинула стул к хвосту.

Конь обреченно вздохнул.

«И хвост?».

— Ты будешь выглядеть как владыка лошадей, когда я закончу, — пообещала Вася.

Соловей оглядывался, тщетно пытаясь понять, что она делает.

«Как скажешь», — он ворчал из-за такого ухода. Вася не слушала его, напевала под нос и заплетала короткие пряди у спины.

Вдруг холодный ветер коснулся гобеленов, огонь подпрыгнул в печи. Соловей насторожил уши. Вася повернулась, и открылась дверь. Морозко пересек порог, белая кобылица прошла за ним. От тепла дома над ней поднимался пар. Соловей вырвал хвост из хватки Васи, с важным видом кивнул, не повернувшись к матери. Она направила уши на его заплетенную гриву.

— Добрый вечер, Василиса Петровна, — сказал Морозко.

— Добрый вечер, — сказала Вася.

Морозко снял свой синий кафтан. Он слетел с его пальцев и пропал в облаке пыльцы. Морозко снял сапоги, которые растаяли, оставив мокрое пятно на полу. Он босиком прошел к печи. Белая кобылица — за ним. Он схватил солому и начал натирать ее. За миг солома превратилась в щетку из шерсти кабана. Кобылица стояла, покачивая ушами, приоткрыв рот от наслаждения.

Вася подошла ближе с восхищением.

— Ты изменил солому? Это была магия?

— Как видишь, — он продолжил вычесывать лошадь.

— Можешь сказать, как ты это сделал? — она подошла к нему и посмотрела на щетку в его руке.

— Ты слишком привязана к облику вещей, — сказал Морозко, вычесывая шерстку кобылицы. Он опустил взгляд. — Ты должна позволить вещам быть такими, как нужно тебе. И так будет.

Вася растерялась и не ответила. Соловей фыркнул, добавляя свое мнение. Вася тоже зачерпнула солому и начала с шеи коня. Как она ни смотрела на нее, солома не менялась.

— Ты не можешь изменить ее в щетку, — сказал Морозко, глядя на нее. — Потому что веришь, что сейчас это солома. Просто позволь ей стать щеткой.

Вася недовольно смотрела на бок Соловья.

— Не понимаю.

— Ничто не меняется, Вася. Вещи не такие, какими были, ведь магия — это забыть, что что-то было другим до того, как ты пожелала ему измениться.

— Все еще не понимаю.

— Это не значит, что ты не можешь научиться.

— Думаю, ты играешь со мной.

— Как хочешь, — сказал Морозко. Но он улыбнулся при этом.

Той ночью, когда они доели, и огонь стал красным, Вася сказала:

— Ты обещал мне историю.

Морозко долго пил из чашки, а потом ответил:

— Какую, Василиса Петровна? Я знаю много историй.

— Ты знаешь, какую. Историю твоего брата и врага.

— Это я обещал, — с неохотой сказал Морозко.