Мэйдзин

И это не просто разочаровало преисполненного энтузиазмом седьмого дана, планировавшего провести вне дома целых три месяца до самого конца игры. Нет, уговор был нарушен. Никто не знал, сказали об этом уговоре мэйдзину или нет, и неясность тоже раздражала Отакэ. Строгие правила, по которым предполагалось вести партию, не соблюдались с самого начала, и он переживал за то, что будет дальше. Распорядители совершили ошибку, не сказав о поездке мэйдзину. Но теперь никто не мог напрямую выказывать недовольство ему, как человеку совершенно исключительного положения, и оставалось лишь убедить седьмого дана остаться в «Коёкане» ради игры. Тот не соглашался.

Одно дело, если бы мэйдзина просто оповестили о сегодняшней поездке, но в комнате собирались люди, по коридору непрестанно раздавались взволнованные шаги, седьмой дан Отакэ куда-то запропастился, а мэйдзин просто сидел и ждал. Даже обед подали с небольшим опозданием, но вопрос решился: сегодняшняя встреча пройдет с двух до четырех, а через два дня все отправятся в Хаконэ.

– Да какая игра за два часа? Лучше уж поедем в Хаконэ и поиграем там, – сказал мэйдзин.

Конечно, рассуждал он верно, но это было невозможно. Ведь сегодняшняя заминка возникла как раз из-за слов мэйдзина. Своеволие вроде изменений дней партии по желанию игроков недопустимо. Нынешнее го в высшей степени подчинено правилам. И установленный на прощальной партии мэйдзина мудреный устав и требовался как раз для того, чтобы сдержать его старомодное своеволие, лишить привилегий и установить максимально возможное равенство.

Так, участники должны были находиться в «консервной банке» все время партии, и чтобы соблюсти это правило, им надлежало, не возвращаясь домой, сразу же отправиться из «Коёкана» в Хаконэ. Под «консервной банкой» подразумевалось, что ради справедливой и честной игры игроки не могли покидать место ее проведения, а также встречаться или тем более советоваться с другими игроками вплоть до самого конца, хоть это и несколько ущемляло права человека. Но в то же время игроки относились с уважением друг к другу. К тому же в партии, которая длилась почти три месяца с пятидневными интервалами между встречами, возможностей для вмешательства сторонних лиц было не так уж и мало. Конечно, у игроков в го есть и свой кодекс чести, и пиетет к искусству игры, так что вряд ли кто-нибудь из них стал бы делиться мнением об игре, а уж тем более давать советы, но случись такое хотя бы раз, за ним последовал бы и второй, и третий.

За последние двенадцать лет жизни мэйдзин сыграл всего три партии. И во время каждой заболевал. После первой он заболел всерьез, после третьей – умер. Но все они были доиграны, хотя из-за перерывов по болезни первая затянулась на два месяца, вторая – на четыре, и третья, последняя – почти на семь.

Вторую партию мэйдзин сыграл за пять лет до прощальной с игроком пятого дана Го Сэйгэном в 1933 году. До 150-го хода игра шла без явного перевеса, но положение белых казалось несколько хуже. Но вдруг мэйдзин внезапным 160-м, «божественным» ходом, обеспечил себе победу. Однако поговаривали, что этот ход на самом деле придумал ученик мэйдзина – шестой дан Маэда. Правды никто не знал. Шестой дан все отрицал. Сама игра заняла четыре месяца, и наверняка ученики мэйдзина следили за ней крайне внимательно. Может, кто-то из них придумал этот ход и предложил его мэйдзину как раз из-за того, что он «божественный». Но не исключено, что мэйдзин придумал его самостоятельно. Только мэйдзин и его ученики знали, как было на самом деле.

Первая же партия состоялась в 1926 году между мэйдзином и седьмым даном Кариганэ, за которыми стояли «Нихон Киин» и соперничающая организация «Кисэйся» соответственно. Бесспорно, за два месяца партии игроки из обеих ассоциаций изучили ее во всех подробностях, но я не знаю, подсказывали ли они своим «генералам». Скорее всего, нет. Ведь сам мэйдзин не давал советов и не принимал их с легкостью. Честь и достоинство его искусства внушали советчикам почтительное молчание.

И все-таки даже когда третья, прощальная партия, была прервана из-за болезни мэйдзина, не обошлось без слухов, что это часть какого-то хитрого замысла. Но меня, наблюдавшего партию от начала и до конца, эти слухи возмутили.

В первый игровой день после выздоровления мэйдзина и трех месяцев перерыва, который прошел в Ито, распорядители весьма сильно удивились, когда седьмой дан Отакэ думал над своим ходом 211 минут, почти три с половиной часа. Он начал думать с 10:30 и сыграл уже после часового перерыва на обед, кода осеннее солнце клонилось к закату и над доской зажгли лампу. В 15:40 он сделал 101-й ход черными.

– Ну я и идиот – мог бы походить за минуту, но я битых три с половиной часа размышлял, тоби ли сделать или ноби[38].

Мэйдзин грустно улыбнулся и не ответил.