Мэйдзин

Кимура Ихэй, который хотел сделать фото для заграничных изданий, позвал игроков к доске. После все расслабились, и почтенные игроки седьмого дана собрались вокруг доски и камней. Они спорили о толщине белых камней – три буна и шесть ри, а может, восемь или девять? – пока Кимура, мэйдзин сёги, не сказал:

– Лучшие камни. Разрешите потрогать? – и взял целую горсть.

Многие игроки принесли свои доски для игры в го. Ведь даже один ход игроков в такой партии сделал бы честь любой доске.

После небольшого перерыва начался банкет.

Тогда мэйдзину сёги Кимуре было 34 года, мэйдзину Сэкинэ XIII – 71, а Такаги, мэйдзину рэндзю – 51, все по японскому счету.

10

Мэйдзин Хонъимбо Сюсай родился в 1874 году и за несколько дней до начала партии справил свое шестидесятичетырехлетие в скромном кругу, как и подобало в военное время. Придя в «Коёкан» перед вторым днем игры, он задумчиво спросил:

– Интересно, кто старше, я или гостиница?

Он также рассказал, что в годы Мэйдзи здесь играли восьмой дан Мурасэ Сюхо и мэйдзин Хонъимбо Сюэй.

Игра началась в зале на втором этаже, отделанном в элегантном стиле времен Мэйдзи, где от фусума вплоть до резной панели рамма все было украшено узорами из алых осенних листьев – коё, в честь которых назвали гостиницу; и даже на ширме бёбу с позолотой красовался изящный осенний узор из листьев в стиле школы Корин. В токонома[31] стояли аралия и георгины. Из зала в восемнадцать татами[32] виднелась соседняя приемная в пятнадцать[33], поэтому это украшение не выглядело чрезмерно пышным. Георгины слегка подвяли. Кроме время от времени подававшей чай девушки со старинной детской прической тигомагэ[34] и заколкой-кандзаси в волосах, никого в зале не было. Из репортеров я оказался единственным, и я же один наблюдал, как веер мэйдзина отражается в черном лакированном подносе со льдом.

Седьмой дан носил кимоно с гербами из черного шелка хабутаэ[35] и поверх него накинул хаори[36], а мэйдзин оделся менее формально, ограничившись только кимоно. Доска тоже была другой.

Вчера, в день открытия, черные и белые сделали по одному ходу, а настоящая битва начиналась сегодня. Размышляя над 3-м ходом черных, седьмой дан Отакэ то обмахивался веером, то сцеплял руки за спиной, то, положив веер на колени, опирался на него локтем и поддерживал щеку ладонью. И пока он думал, мэйдзин вдруг задышал громче. Его плечи заметно двигались от этого дыхания. Но оно было нормальным. Регулярным, как движение волн. Я услышал в нем какое-то страстное напряжение. Как будто что-то овладело мэйдзином. Но сам мэйдзин этого не замечал, и я сам даже ощутил стеснение в груди. Но уже довольно скоро дыхание мэйдзина снова естественным образом выровнялось. Теперь он дышал спокойно, ритмично. Может, это был духовный призыв мэйдзина к бою? Прилив бессознательного вдохновения? Или же его боевой дух и энергия слились и открыли ворота в очищенное состояние полной отрешенности – самадхи? Не это ли делало мэйдзина непобедимым?

Перед тем, как усесться за доску, седьмой дан Отакэ вежливо обратился к мэйдзину:

– Сэнсэй, я прошу прощения, если стану отлучаться во время игры.

– Я тоже. Ночью мне иногда приходится выходить трижды, – сказал мэйдзин, и я удивился тому, что мэйдзин, видимо, не осознавал, насколько чувствителен Отакэ.

Сидя за рабочим столом, я пью много чая и часто отлучаюсь по нужде, а еще у меня бывает понос от нервов. Однако седьмой дан Отакэ страдал этим в высшей степени. На осенних и летних турнирах «Нихон Киин» только он держал рядом глиняный чайничек и прихлебывал большими глотками простой зеленый чай. Го Сэйгэн, достойный противник седьмого дана, тоже страдал за доской от похожего недуга. Я как-то подсчитал, что в течение четырех-пяти часов партии он вставал более десяти раз. Но хотя шестой дан Го не пил столько чая, каждый раз, когда он выходил, через некоторое время из туалета неожиданно доносились звуки. Седьмой дан Отакэ не только ходил по малой нужде. Удивительно, но он оставлял в коридоре хакама и даже развязывал пояс-оби.

Через шесть минут размышлений Отакэ сыграл 3-й ход черных и быстро поднялся:

– Извините.

Он снова поднялся, когда сыграл 5-й ход:

– Извините.

Мэйдзин достал из рукава кимоно «Сикисиму»[37] и медленно закурил.

Обдумывая 5-й ход черных, седьмой дан Отакэ то клал руки за пазуху кимоно, то скрещивал их, то клал на колени, то сдувал невидимые пылинки с доски, то переворачивал один из белых камней мэйдзина лицевой стороной. Если у белых камней было две стороны, то лицевой могла считаться та, что без полосок, как у раковин-хамагури, но мало кто обращал на это внимание. Иногда седьмой дан Отакэ переворачивал белый камень, который мэйдзин невдумчиво положил на доску.

Порой во время партии седьмой дан Отакэ полушутливо замечал:

– Сэнсэй, вы так тихи, и мне приходится молчать вместе с вами. Но я предпочитаю шум. Тишина меня нервирует.