Мэйдзин

– К нам приехали гости из Киото, поэтому я вернулась домой. В Токио прохладно, очень хорошо. Но я заволновалась, не подхватит ли он простуду…

Когда супруга мэйдзина стояла на каменном мосту, заморосил дождь. Потом капли стали крупнее. Седьмой дан Отакэ не замечал дождя, пока ему не сказали об этом. Со словами «У неба тоже больные почки!» он выглянул в сад.

Лето оказалось крайне дождливое. Со времени нашего прибытия в Хаконэ не выдалось ни одного ясного дня. Погода была капризной: когда седьмой дан обдумывал 83-й ход черных, дождь кончился и солнце озарило гортензии, а зеленые горы засияли, как отмытые, но вскоре небо опять затянуло тучами.

83-й ход черных занял 1 час и 48 минут – на две минуты больше, чем 70-й ход белых. Седьмой дан, держа подушку-дзабутон под коленями, оперся руками на пол, внимательно разглядывая правую сторону доски. Затем он спрятал руки в кимоно и выпятил живот. Этот жест свидетельствовал о том, что предстоят долгие раздумья.

Партия уже перешла в среднюю стадию – тюбан, и каждый ход давался игрокам с трудом. Уже становилось ясно, какие участки займут белые и черные, и хотя исход пока был непредсказуем, игра близилась к завершению. Прямо ли перейти к концу игры – ёсэ, ворваться ли на территорию противника, дать ли бой где-нибудь еще? Сейчас настало время оценить партию, решить исход и продумать стратегию.

Профессор Феликс Дю́баль, известный как «немецкий Хонъимбо», который изучал го в Японии и вернулся на родину, отправил мэйдзину поздравительную телеграмму по случаю партии. В утреннем выпуске появилась фотография игроков, читавших эту телеграмму.

Отложенным стал 88-й ход белых, и секретарь Явата сразу же воскликнул:

– Поздравляю вас с юбилейным ходом[53]!

Худые щеки и шея мэйдзина таяли буквально на глазах, и все-таки он казался бодрее, чем 16 июля. Возможно, чем меньше было плоти, тем крепче становились кости, и поэтому мэйдзин пребывал в приподнятом настроении.

Никто не думал, что через пять дней он попадет в больницу.

Однако, когда Отакэ играл 83-й ход черных, мэйдзин вдруг встал, как будто не в силах больше ждать. Вся его усталость бросалась в глаза. Часы показывали 12:27, время обеда, и все же мэйдзин еще никогда не поднимался от доски столь быстро, словно хотел отшвырнуть ее подальше.

23

– Я так молилась, чтобы этого не случилось, но наверное, моих молитв не хватило, – сказала супруга мэйдзина мне утром 5 августа. – Все вышло именно так, как я и боялась. Я вся испереживалась. Что ж, остается только молиться.

Как бойкий спортивный журналист я все внимание сосредоточил на мэйдзине, герое битвы, но слова его супруги, которая жила с ним долгие годы, оказались столь неожиданными, что я не нашелся с ответом.

Партия вызвала обострение хронической сердечной болезни мэйдзина. Вот только он никому не говорил о своем недомогании.

2 августа его лицо отекло. Боль в груди усилилась.

Очередную игровую встречу, ограниченную двумя утренними часами, назначили на 5 августа. Перед игрой мэйдзина должен был осмотреть доктор.

– А где врач? – спросил мэйдзин.

Но врач отправился в Сэнгокухару на срочный вызов.

Тогда мэйдзин сказал:

– Давайте начинать.

Он сел за доску, обхватил ладонями чашку теплого чая и сделал большой глоток. Затем он положил руки на колени и выпрямился. Он выглядел как ребенок, вот-вот готовый расплакаться – чуть выпяченные сжатые губы, распухшие щеки и веки.

Партия началась почти вовремя, в 10:17. Густой утренний туман и сегодня сменился дождем, но потом над нижним течением реки посветлело.

Открыли 88-й, отложенный ход белых. В 10:48 седьмой дан Отакэ сыграл 89-й ход черных, затем прошел полдень, потом еще полтора часа, но мэйдзин так и не сыграл 90-й ход. Он думал крайне долго, 2 часа и 7 минут, пытаясь стерпеть боль. Все это время он сидел выпрямившись. Отеки с лица, кажется, сошли. Наконец объявили обед.

Вместо часа перерыв продлили на два, и за это время мэйдзина осмотрел врач.

Седьмой дан Отакэ пожаловался на больной желудок и сказал, что принимает три лекарства. Он также пил лекарство от анемии. Порой он падал в обморок во время игры.

Он говорил:

– Я падаю в обморок, когда соблюдены три важнейших условия: игра идет плохо, времени нет и мне нехорошо.

О болезни мэйдзина он сказал:

– Сэнсэй говорит, что будет играть во что бы то ни стало, хотя я бы так не настаивал.

После обеда было решено, что мэйдзин отложит 90-й ход.

– Сэнсэй, благодарю вас за партию, – сочувственно проговорил седьмой дан Отакэ.

– Прошу прощения за своеволие, – извинился мэйдзин, что было совсем нехарактерно для него. На этом партия закончилась.

– Отеки меня не волнуют, но болит вот здесь. – И мэйдзин, объясняя редактору литературного отдела Кумэ, что его беспокоит, очертил ладонью круг в районе груди. – Иногда я задыхаюсь, сердце колотится, и я не могу его усмирить… Мне казалось, я по-прежнему молод. Но после пятидесяти я ощутил возраст.

– Вот бы боевой дух смог победить ваши годы! – воскликнул Кумэ.

– Сэнсэй, я уже ощущаю возраст, а мне всего тридцать, – пожаловался седьмой дан.

– Вам еще рано, – ответил мэйдзин.