Мэйдзин

– Как чудесно, что погода наконец-то наладилась, – сказала супруга мэйдзина, но выглядела она изнуренной. Жена седьмого дана тоже побледнела от бессонницы. Обе не находили себе места и встревоженно, взволнованно наблюдали за мужьями. И обе больше не могли скрывать свой эгоизм.

По контрасту с яркими летними лучами снаружи мэйдзин в зале выглядел мрачно. Все присутствовавшие потупили голову и не смотрели на него. И даже седьмой дан не отпускал свои характерные шутки.

Я смотрел на мэйдзина с грустью и задавался вопросами, нужно ли приносить такие жертвы ради игры. Да и что такое го? Я вспомнил о писателе Наоки Сандзюго[57], из-под пера которого незадолго до смерти вышла повесть «Я» в нетипичном для него жанре «повести о себе». Он писал: «Я завидую игрокам в го». Или: «Если считать го безделкой, так и будет; если видеть в нем ценность, то оно бесценно». Однажды Наоки играл с совой и спросил: «Тебе не одиноко?» Сова на столе принялась рвать газету, где был помещен репортаж о партии между мэйдзином Хонъимбо и Го Сэйгэном. Из-за болезни мэйдзина партию прервали. Наоки пытался переосмыслить ценность своей беллетристики в свете подлинного искусства и незамутненной загадочности го. Он писал: «Недавно я стал терять ко всему интерес. Мне следует написать до девяти вечера тридцать страниц рукописи, а уже пятый час, но мне уже все равно. Я могу потратить день на игры с совой. Всю жизнь я проработал ради журналистики и других обязательств, а не ради себя. И как холодно они обошлись со мной!» Наоки умер, работая над рукописью. Благодаря ему я впервые познакомился с мэйдзином и Го Сэйгэном.

Перед смертью Наоки походил на привидение – как и мэйдзин передо мной.

И все же в тот день игра продвинулась на девять ходов. Ко времени перерыва в 12:30 настала очередь Отакэ, и он принялся обдумывать будущий отложенный 99-й ход черных, а мэйдзин встал. Впервые за доской слышался радостный разговор.

– Когда я был учеником, сигарет было мало, и я завел себе трубку… – Мэйдзин неторопливо закурил: – Конечно, набивал я ее черт знает чем, порой доходило до мусора из карманов.

Дул прохладный ветерок. Седьмой дан в одиночестве думал над доской, скинув шелковое хаори.

Меня удивило, что по окончании встречи мэйдзин вернулся к себе и сразу же принялся упрашивать шестого дана Оноду сыграть в сёги. После сёги началась партия в мацзян.

Я еле мог оставаться здесь, поэтому отправился в Тоносаву, в гостиницу «Фукуидзуми-ро», и там написал репортаж, а следующим утром вернулся на дачу в Каруидзава.

27

Мэйдзин был жаден до игр. Наверное, привычка сидеть над игрой, затворившись в комнате, плохо сказывалась на его здоровье, но именно игры помогали скрытному и нелюдимому мэйдзину развеяться и отдохнуть от го. Он не любил прогулок.

Профессиональным игрокам в го нравятся и другие игры. Но мэйдзин в этом плане был исключителен. Он не мог играть просто так. И не мог играть вполсилы. Его настойчивость не знала предела. И днем и ночью он играл без устали, как одержимый, не от скуки и не ради развлечения, что порой даже выглядело жутко. И в мацзян, и в бильярд он погружался, как и в го, со всей искренностью и серьезностью, вне зависимости от того, какие неудобства доставлял противнику. Нельзя сказать, что это было простое увлечение, – мэйдзин просто терялся в процессе.

Даже в короткий промежуток между окончанием партии и ужином мэйдзин играл. Судья, шестой дан Ивамото, допивал вечернее сакэ, когда мэйдзин уже подзывал его.

После первого дня игры в Хаконэ Отакэ сразу же по возвращении в номер обратился к служанке с просьбой:

– Принесите гобан.

Вскоре из его номера донесся стук камней – он явно изучал сегодняшнюю партию. Мэйдзин, теперь в юкате, пришел к распорядителям. Вскоре он пять или шесть раз обыграл меня в нинуки-рэндзю, а затем сказал:

– Нинуки – глупая и не очень интересная игра. Давайте в сёги у вас в номере, Урагами, – и быстро пошел ко мне. Затем шестой дан Ивамото и мэйдзин до ужина играли в сёги с форой в ладью. Слегка навеселе, шестой дан сидел, скрестив ноги по-турецки, и порой хлопал себя по ляжкам. Он проиграл мэйдзину.

Но даже после ужина из комнаты седьмого дана Отакэ все еще доносился стук камней. Однако вскоре он спустился, чтобы поиграть в сёги с той же самой форой в ладью. Его противниками стали журналист Сунада и я.

– Прошу прощения, но когда я играю в сёги, мне хочется петь. Я очень люблю эту игру. Не знаю, почему я вместо нее выбрал го, ведь я играю в сёги куда дольше. Я научился почти в три года, а говорят, чем раньше начнешь, тем сильнее будешь… – и он начал петь колыбельные и народные песни, вставляя свои шутки и пародии.

– Отакэ, вы наверняка самый сильный игрок в сёги во всей «Нихон Киин», – сказал мэйдзин.

– Разве? А как же вы, сэнсэй? – переспросил седьмой дан. – В «Нихон Киин» никто не получил даже первого дана в сёги. Думаю, в рэндзю вы уступите первый ход мне. Я даже не знаю, какие там дзёсэки[58], и сразу иду вперед… Вы же третий дан в рэндзю?

– Третий, но не думаю, что обыграл бы профессионала первого. Профессионалы очень сильные.