Механика небесной и земной любви

– Харриет, – сказал он вслух, – приди в себя. Любовь не дает любящему никаких прав, и ты это знаешь. Ты говоришь так, будто только что вышла из тьмы на дневной свет, – но, по-моему, все как раз наоборот. Оттого что боль обрушилась на тебя так неожиданно, ты погрузилась во мрак… и блуждаешь в нем. Из всех душевных мук ревность причиняет человеку самую страшную боль, какую только можно представить. Вот, чтобы тебе легче было ее пережить, ты и придумала эту свою великую любовь ко мне…

– Так ты думаешь, у меня это все… от ревности? – спросила Харриет.

– Да.

Обдумывая услышанное, Харриет отодвинула Лаки, который наполовину уже заполз на ее колено. Лаки тяжело поворочался и свернулся рядом, прижавшись своей лохматой внушительной мордой к ее бедру. Взгляд Харриет переместился с пихт на желто-зеленые кусты бирючины и рябоватый забор, обозначающий границу между владениями Монти и миссис Рейнз-Блоксем.

– Знаешь, – сказала Харриет, – а я думаю, что ревность тут ни при чем. Наверное, та боль, про которую ты говоришь, оказалась слишком сильной, и это как раз помогло. Так бывает: ранило человека и сразу же парализовало – а не парализовало бы, он бы, скорее всего, умер от невыносимой боли. Да, конечно, я ревную – наверняка ревную. Только все это уже не важно, и я чувствую себя такой ужасно сильной – и ужасно одинокой. Не думаю, что Блейз… что моя прошлая жизнь когда-нибудь вернется ко мне – я больше не смогу ее принять… не смогу…

Впервые после прозвучавшего признания голос Харриет заметно дрогнул.

Так-то лучше, подумал Монти.

– Ты говоришь, что тебя парализовало, – сказал он. – Но этот паралич ненадолго, он быстро пройдет. Ты говоришь, что ревнуешь. Конечно ревнуешь. И будешь ревновать. Скоро вы с Блейзом встретитесь, и как только ты его увидишь, в тебе опять проснется любовь к нему. Любовь к человеку, с которым прожиты годы, не кончается в одночасье, это как наркотик. Впереди у тебя долгий путь, Харриет, и не рассчитывай пройти его со мной под ручку. Тебе надо разобраться до конца в своих отношениях с Блейзом. Как он поведет себя дальше, как ты сама себя поведешь – этого ты пока не знаешь. А вот Блейз возьмет и опять передумает, он вполне на такое способен.

– Пусть передумывает, меня это не волнует.

– Взволнует, когда дойдет до дела. Одно его слово – и от всех твоих внутренних перемен, включая твою новую индивидуальность, которой ты гордишься, ничего не останется. Представь себе, что он вернется и бросится к твоим ногам, – ты тотчас же, в ту же минуту превратишься в себя прежнюю. Собственно, тебе даже не надо будет ни во что превращаться, ты ведь на самом деле не менялась. Просто ты тешишь себя иллюзиями о каких-то изменениях, которые с тобой якобы произошли. А эти твои рассуждения о свободе и доброй воле – это бредни, поверь. Твоя настоящая работа – и, кстати сказать, твой долг – в том, чтобы сохранить свою связь с мужем. Все это может длиться еще очень долго – пока он не решит, чего он хочет и что ему нужно. В конце концов, он твой муж.

– А как насчет того, чего я хочу? И что мне нужно?

– Это не имеет значения. Извини, но в этом смысле ты по-прежнему можешь считать себя эктоплазмой.

– Почему ты так несправедлив ко мне?

Харриет вдруг развернулась к Монти всем корпусом и даже отодвинулась (вместе с собакой), чтобы лучше его видеть. Черный легкий пиджак, белая рубашка, темные, зачесанные назад волосы, начищенные до блеска черные туфли. «Еще неприступнее, чем всегда, – подумала Харриет, – просто иезуит какой-то. Как же я люблю его – это ли не глубокое изменение? Я должна убедить его, должна заставить его увидеть. Он может спасти меня, а я – его».