Позднее, согретый, он сидел у очага, неспешно дожевывал остатки солонины, запивал остатками ледяной воды. Каждый глоток отзывался в горле резкой болью, чертил на лице страдания, все ж по-иному съесть невыносимо соленый кусок мяса не виделось. Все время пока жесткие волокна терзали молодые зубы, взгляд не отпускал притуленный у стены шалаша грубой кожи заплечный мешок. Тимир мысленно перебирал имевшиеся в его распоряжении пожитки, прикидывал как с толком применить. Покончив с едой, он вытер ладони о тулуп, подтянул к себе скудное добро. Содержимое тощей котомы ворохом высыпалось в примятую хвою. Тимир уложив перед собой опустевший мешок, как мог разгладил по неровной еловой подстилки. Секунду глаза мальчишки ощупывали нехитрый скарб, сваленный чуть в стороне, затем худая ручонка сунулась в жидкую кучку вещей, выудила оттуда алюминиевую кружку. Протиснув ее между иголок стены шалаша Тимир зачерпнул с улицы снега. Старая посудина с глухим стуком опустилась на горячие камни, снег тихо зашипел, исцарапанные бока заблестели каплями влаги. Следом из кучки добра алые всполохи осветили сильно потертую картонную коробку: размером в две мальчишеские ладони, почти лишённую от времени надписей. Коробка открылась подобно спичечной, внутреннее пространство на квадратные соты разграничили полосы того же картона, часть ячеек занимали патроны. Тимир насчитал двенадцать. Снаряжённые дедом. Ещё два в ружье. Мальчишка опустил коробку на мешок, подхватил стоявшую подле двустволку. Коротко щелкнул затвор. С обратной стороны спаренного дула точно глаза чудного пустынного зверька на мальчишку уставились капсюли новехоньких гильз. Тимир с усилием вернул затвор в прежнее положение, отложил ружьё. Дальше на кожаный мешок переместились огниво, мешочек соли и опустевшая фляга. Из-за пояса, перехватившего явно великоватый тулуп, выбрались нож и топорик. Последним к кучке скудных пожитков отправился обрез пеньковой бечевки, в еловых ветках сразу Тимиром незамеченный.
Время тянулось древесной смолой, душило бездельем. Недовольным урчанием напомнил о себе желудок. Решив убить разом нескольких зайцев, мальчишка распустил бечеву на шпагаты, смастерил несколько петельных силков, на этих самых зайцев. Отыскать следы на девственно снегу усилий не составило. Мальчуган установил петли по звериной тропке, направился собирать валежник.
На сей раз кроме сухих веток Тимир заготовил несколько толстенных бревен, поработав над ними топориком уместил небольшой поленницей в очаг. Чахлые язычки пламени время от времени пробивались меж стенок бревен в центре закладки. Дерево выгорало почти без огня, согревая и подкрашивая вязкую мглу шалаша красно-белыми углями.
На другой день дед не пришел… как не появился и в последующие… Мальчик винил во всем непогоду, что скрыла следы, искренне откладывая возвращение старика. Но по вечерам, перед сном, взгляд Тимира неизменно растворялся в языках пламени, с каждым прожитым все дольше оставался пустым. Ребяческие черты будто прибавляли в возрасте. Под танцующие блики на стенах еловых лап, детской головой овладевало беспокойство, царапало в груди холодным коготком. Сомнения, бестелесными силуэтами кружили на задворках мальчишеского разума, тщились сблизиться с самой его сутью, обрести плоть. Тимир не без труда гнал от себя точащие уверенность призраки, обязывал себя верить, что деду нужно еще немножко времени, что наверняка он сначала вернулся к стоянке ожидая там увидеть внука, но уже завтра к полудню, в худшем случае с заходом солнца, обязательно его отыщет.
Каждый раз пред тем как проверить силки Тимир вырезал ножом на рукояти топорика засечку: сейчас их было семь – семь дней одиночества в холодном лесу. Петли кормили сносно, рядом нашлась поляна с сухим поваленным лесом, свое жилище поверх елового настила Тимир обметал снегом превратив в сугроб с небольшим отверстием с боку для входа и в крыше для дыма. Порой мальчишке думалось жить так он может сколь угодно долго, но ждать что кто-либо отыщет его с каждым днем казалось занятием все более напрасным. Он давно бы двинул в путь, но не имел и малейшего представления куда идти.