Тимир слышал про каменных истуканов от деда, некоторые видел сам, один даже стоял у оторочки леса рядом с их деревней: серый камень, зализанный ветрами и дождями, обводами напоминал сгорбленного человека, вокруг него словно звенели тысячелетья суеверий. Но то, что сейчас высилось перед глазами мальчишки, с теми идолами имело общего не больше чем деревянная телега с самосвалом. Конструкция у Тимира скорее отожествлялась с чем-то монументальным, городским. В ровных линия не намека на века, а дожди и ветры казалось и вовсе не догадывались о существовании поляны. Все выглядело столь стерильно и нетронуто ничем, что Тимир тряхнул головой, на минуточку уверовав будто заснул перед очагом у себя в шалаше и всего лишь видит сон. С открытым ртом он обошел находку. Матовая поверхность вызывала горячее желание дотронуться. Рука дрогнула, неуверенно потянулась к колонне, детская ладонь осторожно легла на одну из сторон. Под темно-серой коркой ощущалось живое тепло. Тимир бережно потянул ладонь, слой золы зашелестел, осыпаясь словно истлевший лист вслед за мальчишеской рукой. Поляне обнажился молочно-белый камень, отполированный так тщательно, что в очищенную полоску мальчишка увидел отражение собственных колючих глаз. Тимир отшагнул, немного приглядевшись нахмурился. На глянце полированного камня угадывался желтоватый блеск волосяных линий, вблизи практически неразличимых.Подступив обратно к столбу, Тимир решительно расчистил поверхность насколько позволял рост, отступил.
Частые горизонтальные, реже вертикальные желтые нити бессмысленно сплетались меж собой под прямым углом. Разной длины, они хаотично брали начало и также внезапно заканчивались, выписывая простой и вместе с тем затейливый узор, точно весь орнамент один сложный иероглиф. Указательный палец мальчишки повторил ход одной из линий, верхним концом исчезающей под матовой пеленой, подушечки коснулся холодок металла, чудно контрастирующий с теплотой камня.
Тимир попятился от колонны еще: раз шаг… два шажок… с каждым движением миндалины глаз мальчонки все более по форме приближались к пуговицам на его тулупе, нижняя губа слабела, а в купе с перепачканным подбородком опускалась, обнажая ровный рядок эмали. На пятом шаге Тимир остановился. Расстояние сплетало желтые линии в какой-то объемный узор, понять который мешала не расчищенная верхняя часть колонны, притом каждый шаг назад его очертания усложнял, добавлял глубины. Будто с каждым отодвинутым метром из каменного нутра на теплую поверхность поднимались все новые ранее невидимые желтые нити его оживляя.
Опомнившись мальчишка поспешил очистить следующую сторону, отступил на шаг. Те же линии, и будто тот же узор. Расчистил третью – последнюю грань колоны. И там обнаружилась затейливая вязь на молочно-белом камне.
Время, затушёванное природным любопытством, будто исчезло для мальца. Он исходил странную прогалину вдоль и поперек, осмотрел каждый метр, то приближался, то отдалялся от столба, пытался хоть что-то угадать в чудном узоре, с присущей всему мальчишескому роду озорством кривлялся перед белесым зеркалом каким становилась колонна вблизи. Если б не взыскательное урчание живота наверняка закат застал бы его грозящим собственному отражению топором.
Тимир быстро окинул взором вокруг, будто впервые увидел обступивший его лес, голова запрокинулась, подставляя худое мальчишеское личико низко стелящемуся солнцу, миндалины глаз оценивающе сощурились – до заката оставалось часа три.
Последняя петля предсказуемо пустовала, и мальчишка решил, что ходить столь далеко – зряшная трата времени. Спешно и уже забыв о скрытности он снял силок, что было духу затрусил к стоянке. Обратная дорога заняла пару часов. Усталый, под впечатлением от увиденного, Тимир вышел к стоянке, когда солнце коснулось вершины одной из гор. Сил парню хватило лишь на огонь. Не мучая себя готовкой, он заглушил голод остатками мороженого мяса. Нарезанное в тонкую соломку, оно даже не обжаренное казалось сегодня исключительным, а столь удобных еловых веток бока мальчишки не помнили уже давно. Немного поворочавшись на колючей подстилке Тимир сразу же затих, секунду взгляд удерживал в сознании слабые язычки пламени точащие здоровенные бревна, затем отяжелевшие веки сомкнулись, оставили его один на один с темнотой