В очередной раз, вынужденный встать лагерем, с угрюмой серьезностью чуждой столь юному лицу мальчишка взялся за хозяйство. Засветло расставил петли, срубил шалаш, на мелководье соорудил самолов. К концу дня Тимир устал так что ощутил себя куклой с привязанными к рукам и ногам верёвочками, каких видел у входа в зоопарк, когда однажды дед взял с собой в город.
В сером свете угасающего неба мальчишка подсел к огню, натруженные детские ладони зябко потянулись к теплу. Вяло разжёвывая непокорный ломоть мяса Тимир без интереса блуждал взглядом по противоположном берегу. С другой стороны реки из воды частыми зубцами поднимались горы: кривые резанные склоны местами прикрыл снег, красил грязно-белыми разводами. Алое солнце пряталось в их вершинах плавя на остриях мертвый камень, спаивая его с небом. По обрывистым бокам исполинов к воде тянулись кроваво-красные щупальца догорающего светила, встретившись с завивающимися кудрями потока разбивались миллиардами обломков и осколков потемневшего серебра.
Казалось в топке гибнущего дня все вершины теряли свою индивидуальность, становились безликими, практически неотличимыми друг от друга, а рваные окрашенные снегом склоны, если долго смотреть становились далеким грязным одеялом, брошенным поверх чего-то еще. И лишь одна гора, все же выделялась среди прочих, ковырнула внимание мальчугана. Ниже остальных, четко очерченная тенью, она теснилась в окружении старших братьев. Склоны пологие, практически без снега, а подножие чем-то напоминало щеку их соседа, старика Качы, после недельного запоя – поросло щеткой еловых крон, отлого, точно вспухшее, спускалось к реке. Только теперь Тимир сообразил, что видна диковина лишь с места где срубил шалаш. Ненадолго в мальчишеских глаза проснулось любопытство, но детскую пытливость скоро пододвинула усталость и крепнущее чувство голода. Тимир ухватил зубами кусок плохо прожаренного мяса, с трудом оторвал несколько волокон, челюсти натужно заходили точно тяги паровозных колес, а измождённый взгляд растворился на пляшущих языках пламени.
Утром следующего дня мальчишка отправился проверить силки. Большое желтое солнце путалось в ветвях над головой, сулило своим теплом близость скоротечной весны. Тимир привычно шел в стороне от звериной тропы, старался не шуметь. Неглубокий плотный снег едва проминался под ногами, почти не скрипел. Время от времени он осторожно сворачивал к стежке заячьих следов, подступал прячась за деревья: не слишком близко, чуть, так чтоб разглядеть растянутую петелькой бечевку. Мальчишеская ручонка бережно отодвигала еловую лапу, оливки глаз с жадно впивались в снег, или веточки голых кустов ища расставленный силок. А через несколько секунд, уже который раз за это утро, ребяческие губы досадно поджимались, азартная искра в глазах гасла присыпанная тальком несбывшихся надежд, и детская ладонь более не слишком таясь провожала ветку на место.
Внезапно подлесок расступился и перед мальчишкой открылась странная прогалина. Совершено лишённая растительности, казалось будто жизнь сторонится ее. Даже еловые иголки и сухие листья по непонятной причине обошли прогалину своим вниманием. Снег здесь заменила толстая корка темно-серой золы, плотная как асфальт. Границу прогалины описала густая стена хвои, ровная и как будто ухоженная – казалось невероятным что природа обошлась своими силами, а не десятком садовников. Из центра поляны, на два человеческих роста тянулась трёхгранная колонна. Каждая сторона странной версты две ширины мальчишеских плеч, чуть сужалась к вершине, та же зольная пленка что стелился под ногами монолитом обхватила натянутые в струну грани.