Механизм. Ублюдки тоже чьи-то дети…

Прошло почти три недели с того дня, когда Тимр наткнулся на странный столб. Каждый следующий день до мелочей повторял предыдущий. Тимир вновь вышел к устью. Река впадала в еще более широкую, но со степенным течением. Оба берега устилал голыш, чуть поодаль виднелись невысокие сопки, изредка встречались низкие корявые деревца, чудом сумевшие прорости в каменистой почве они высились словно «пугала» над мертвым полем.

С приходом весны снег сошел почти везде, лишь изредка белел невесть как сохранившимися шапками, но и их вскоре пожрут желтые щупальца солнца.

Отсутствие леса существенно ухудшило положение мальчугана. Тимир собирал ветки и бревна, оставленные течением. Прелая древесина быстро прогорала, почти не отдавая тепла, и ее едва хватало до утра. Следов на камне видно не было, во всяком случае Тимир их не видел: дед возможно сумел бы – он, нет. Силки оказались бесполезны, обязали кормиться лишь ловлей рыбы. Мальчишка почти каждый день сооружал громоздкие отнимающие много сил и времени самоловы. Устройство шалаша также оказалось сродни подвигу. Все продвижения Фомы свелись к переходам от одного корявого дерева до другого.

Усталый шаг. Сутулость. За спиной мешок из потертого брезента. Левая рука опирается в палку, правая украдкой теребит рукоять топора, вся жизнь свелась к тому, чтобы по утру вырезать на его поверхности очередной день. Мальчишка перестал тяготить себя мыслями о доме, близких, оставил их ночным кострам, изрезанное отметинами дерево вместо мальчугана несло бремя памяти о пройдённом пути, будило злость. Злость хорошо, злость сжигает отчаяние, придает сил. Лишь злость толкает в перед, еще на один день дарит жизнь, что бы перед сном глядя в огонь он увидел мать, старенький сруб избы в окружении душистых трав и спину деда, шагнувшего к хозяину с ножом.

Тимир спускался по течению не спеша, берег те немногие силы что оставались. За спиной подглядывало морозное утреннее солнце. Предстояло оставить позади несколько изгибов русла прежде чем найдет подходящее место на ночь.

Река повернула за невысокий холм, вывела мальчишку на ровный хорошо просматриваемый берег. Под ногами шуршали овальные бляшки камней. Тимир шел тяжело, голова тяготила к груди, пустой взгляд скользил по цветным голышам. Не больше детской ладошки, округлые камешки усыпали берег насколько хватало глаз.

Внезапно, где-то под солнечным сплетением, мальчугана обожгло холодом, будто живот до позвонков пронзила острая сосуля. Дыхание сбилось, мышцы онемели, а сердце в тощей груди заметалось точно канарейка о металлические прутья. Еще не осознав, что растревожило, Тимир остановился, замер как шел: не поднимая головы, взгляд лузгал гальку под ногами. Край зрения мальца царапало что-то неправильное, что-то выбивающееся из рутины одиночества, следовавшей за ним точно гиря за каторжником последние полтора месяца. Некоторое время Тимир не шевелился, боясь спугнуть видение. Затем взгляд осторожно пополз к тому что тревожной лампочкой колыхнуло сознание. Нездорово поблескивающие глаза замерли на подножие холма, почти оставленного им за спиной. С этой стороны скат спускался положе, а в одном месте у самого подножия природа выбрала кусок плоти из глинистого бока точно ковшом экскаватора, создала природный театр, защищённый с трех сторон. Какие-то мгновения Тимир все еще не мог понять, что асе же раздразнило его внимание. Затем увидел почерневшие камни, уложенные вокруг затухших углей. Колыхание теплого воздуха над ними. Мальчишку затрясло, мир сделался зыбким, глаза защипало. Слезы силились застелить взор, но лишь наполняли его влагой делая вселенную еще более чужой.

– «Пройди он вчера на пару часов дальше… Пройди он вчера на пару часов дальше!.. Почему он этого не сделал? Ведь наверняка наткнулся бы на вставших лагерем людей. Да хоть еще бы чуть-чуть прошел… костер то… дым то… – обязательно увидел. Опять судьба!?. Удача опять!?». – рукоять заткнутого за пояс топорика с досадной злостью скрипнула под огрубевшей мальчишеской рукой, неуклюже, на деревянных ногах, Тимир засеменил к кострищу.