Механизмы радости

Я стоял у дальнего конца стойки бара на Графтон-стрит, прислушиваясь к пению теноров, мучениям гармошек, аргументам, рыщущим в дыму в поисках возражений. Паб назывался «Четыре провинции», и время для Дублина было позднее. Возникла реальная опасность, что все разом позакрывается, захлопнется, замолчит: пивные краны, аккордеоны, фортепьянные крышки, солисты, трио, квартеты, пабы, кондитерские и кинотеатры. Огромная волна, словно в Судный день, выплеснет пол-Дублина под тусклый свет фонарей, где все обнаружат свою ущербность в зеркалах на автоматах с жевательной резинкой. Ошеломленные, лишенные духовной и физической опоры, эти души побродят, пошатываясь, словно прихлопнутая моль, потом заковыляют домой.

А пока я вслушивался в спор, жар которого, если не свет, доходил до меня за полсотни шагов.

– Дун!

– Хулихан!

Затем самый низкорослый на дальнем конце бара обернулся и, узрев любопытство на моем чересчур открытом лице, крикнул:

– Вы, конечно, американец! И никак не возьмете в толк, о чем мы тут шумим? Моя внешность внушает вам доверие? Сыграете на тотализаторе по моей подсказке на состязаниях большого местного значения? Если ответ «Да», присоединяйтесь!

Я прогулялся со своим «гиннессом» из конца в конец «Четырех провинций», чтобы присоединиться к крикливым мужчинам в то время, как скрипач прекратил истязание мелодии, а пианист поспешил ретироваться, уводя своих хористов.

– Я Тималти! – Коротышка взял меня за руку.

– Дуглас, – представился я. – Пишу для кино.

– Фильмы! – воскликнули все.

– Фильмы, – скромно признался я.

– Вот это удача! Даже не верится! – Тималти стиснул мою руку еще крепче. – Лучшего рефери не сыскать, игрока тоже! Спорт уважаете? Вам знакомы кроссы, четыре по сто и прочая беготня?

– Я побывал на двух Олимпийских играх.

– Не только кино, еще и международные соревнования! – разинул рот Тималти. – Вы редкий человек. А что вам известно про всеирландское первенство по десятиборью в кинотеатрах?

– Что это за соревнования?

– В самом деле! Хулихан!

Вперед протиснулся улыбчивый типчик еще ниже ростом, припрятывая губную гармошку.

– Хулихан – это я. Лучший спринтер до гимна во всей Ирландии!

– Какой спринтер? – спросил я.

– Д-о г-и-м-н-а, – чеканно, по буквам, произнес Хулихан. – Гимна. Спринтер. Самый быстрый.

– Раз вы приехали в Дублин, – встрял Тималти, – вы были в кино?

– Вчера вечером, – сказал я, – сходил на фильм с Кларком Гейблом. Позавчера – на старый, с Чарльзом Лафтоном…

– Довольно! Вы заядлый киноман, как все ирландцы. Если бы не кинотеатры и пабы, бедные и безработные шлялись бы по улицам вместо того, чтобы выпивать, мы бы давно вытащили затычку и этот остров давно бы пошел ко дну. Итак, – он хлопнул в ладоши, – какая отличительная черта нашей породы бросается вам в глаза каждый вечер после фильма?

– После фильма? – задумался я. – Постойте! Неужели национальный гимн?

– Так, ребята? – закричал Тималти.

– Именно! – сказали все хором.

– Десятки лет, каждый божий вечер, после каждого фильма оркестр громыхает гимном во имя Ирландии, – запричитал Тималти. – Можно подумать, все соскучились по этой жути. И что происходит потом?

– Ну, – сказал я, входя во вкус, – если ты мужчина, то пытаешься вырваться из кинотеатра за те несколько бесценных мгновений между концом фильма и началом гимна.

– Точно!

– Угостим янки выпивкой!

– В конце концов, – сказал я мимоходом, – я в Дублине четыре месяца. Гимн начинает блекнуть. Я не хотел никого обидеть, – добавил я поспешно.

– Никто и не обиделся! – сказал Тималти. – И ни один из нас – патриотов и ветеранов ИРА, переживших восстание и влюбленных в свою страну, – на вас не обидится. Если слушать одно и то же десять тыщ раз подряд, чувства притупляются. Так вот, как вы правильно заметили, за эти три-четыре богоданных секунды все здравомыслящие зрители бегут к выходу как угорелые. А самый лучший из всех…

– Дун, – сказал я. – А может, Хулихан. Ваши спринтеры до гимна!

Все заулыбались мне, а я им в ответ.

Все так загордились моей догадливостью, что я угостил всех «гиннессом».

Облизав пену с губ, мы благожелательно посмотрели друг на друга.

– И вот, – севшим от волнения голосом, прищурившись, сказал Тималти, – в этот самый момент, в каких-то ста ярдах отсюда, в уютном полумраке кинотеатра на Графтон-стрит, в середине четвертого ряда у бокового прохода сидит…

– Дун, – сказал я.

– Этот парень внушает мне ужас, – проговорил Хулихан, приподняв кепку.

– Дун, – Тималти сглотнул слюну, – именно он. Дун еще не видел этого фильма: Дину Дурбин показывают по просьбе кинозрителей. А на часах уже…

Все посмотрели на стенные часы.

– Десять! – гаркнула толпа.

– И всего через пятнадцать минут зрители разойдутся.

– И что же? – спросил я.

– А то, – сказал Тималти. – А то, что… если мы отправим туда Хулихана показать, какой он быстроногий и проворный, то Дун с готовностью примет вызов.

– Он же не пошел в кино, чтобы пробежать спринтерскую дистанцию до гимна?