Ноэми обвела слово «сны» карандашом. Ей нравилось читать серьезные тексты, нравилось делать заметки на полях книг, нравилось разбираться во всем этом. Но не сейчас. Сейчас она не могла сосредоточиться.
Девушка опустила подбородок на тыльную сторону ладони и засунула карандаш в рот.
Она пыталась решить, что делать, какие книги почитать, а если по правде – она изо всех сил пыталась отвлечься.
Посмотрев на часы, она вздохнула. Почти пять.
Рано утром она попыталась поговорить с Каталиной, но Флоренс сказала, что ее кузина отдыхает. Примерно в полдень она снова попыталась – и ей отказали во второй раз. Флоренс ясно дала понять, что никаких посещений не будет. Она могла бы тайком пробраться в комнату Каталины, но решила не делать этого. Нет.
Дойлы выкинут ее из дома, если она только попробует. К тому же Вирджиль был прав. Она ошиблась, и ей было стыдно.
Как жаль, что в доме нет радио. Ноэми нужна была музыка, нужны были разговоры. Она вспомнила вечеринки, на которых веселилась с друзьями: как облокачивалась о пианино, держа в руке коктейль. Вспомнила занятия в университете и оживленные разговоры в кафе в центре города. А теперь у нее были тихий дом и сердце, полное тревоги.
Девушка вытащила карандаш изо рта и отложила книгу. Чтение о магии народа азанде ей не помогало. Не отвлекало. Она все время вспоминала лицо кузины, ее конвульсии, это ужасное происшествие днем ранее.
Ноэми взяла свитер – тот, что ей дал Фрэнсис, – и вышла на улицу. Ей хотелось выкурить сигарету, но, встав в тени дома, она решила, что лучше отойти подальше. Дом был слишком враждебный, и ей не хотелось расхаживать под окнами, похожими на лишенные век внимательные глаза.
Она пошла по тропинке, огибающей дом и ведущей на кладбище.
Два, три, четыре шага – и вот она уже стоит перед железными воротами. В прошлый раз она заблудилась в тумане, но ей не хотелось думать об этом.
И уж если на то пошло, часть ее хотела потеряться.
Каталина. Она навредила Каталине и даже сейчас не представляла, как дела у кузины. Флоренс была немногословна, Фрэнсис не знал, а Вирджиля Ноэми не видела.
Он был ужасен с ней.
Она этого не хотела. Но хотела или нет, разве это имеет значение? Значение имеют факты. Что теперь скажет отец? – от этой мысли было стыдно вдвойне. Ее послали решить проблему, а не устраивать еще больший беспорядок. Каталина злилась на нее? Что ей сказать, когда они наконец увидятся? Прости, дорогая кузина, я чуть не отравила тебя, но, кажется, тебе лучше.
Опустив подбородок, Ноэми шла среди надгробий, мха и дикорастущих цветов. Ноги сами привели ее к усыпальнице и статуе Агнес перед ней. Мрамор был покрытым пятнами черной плесени.
Девушка присмотрелась, есть ли табличка с именем умершей, и теперь увидела, что есть. Она не заметила ее в прошлое посещение, хотя в этом не было ничего удивительного: табличка пряталась под зарослями сорняков. Ноэми оборвала траву и провела рукой по бронзовой пластинке.
Только эти слова Говард Дойл и оставил здесь, чтобы почтить память своей первой жены. Агнес умерла меньше чем через год после свадьбы; по словам самого Говарда, он плохо знал ее, и все же странно ставить статую, но при этом даже не придумать пару подходящих строк, посвященных усопшей.
Ноэми задумалась. Мать. Что это означает? Дети Говарда Дойла родились от второго брака, зачем тогда писать слово «мать»? Она потрясла головой. Возможно, она слишком много внимания уделяет всему этому. Возможно, достойная и пространная эпитафия есть на саркофаге, там, внутри. И все же это волновало ее необъяснимым образом, как когда замечаешь кривой стежок или крошечное пятно на белоснежной скатерти.
Она сидела у подножия статуи и гадала, приносил ли кто-нибудь цветы к усыпальнице или на другие могилы. Нет, наверное, нет. Об умерших англичанах позаботиться некому – скорее всего, их семьи, если они были, вернулись домой, а на могилах мексиканцев не было никаких надписей, они были безымянными. «Если Каталина умрет, – подумала Ноэми, – ее похоронят здесь, и ее могила тоже будет всеми забытой».