Мемуары. Переписка. Эссе

26 марта мы устроили в университете вечер Марии Сергеевны. Выступали Нейман[488], Николаевская[489], Гребнев[490], потом студенты читали стихи (до неожиданности хорошо) и актриса, протеже Вертман (сверх ожидания плохо), а в конце я прочел Ваши, памяти М. С. Аудитория была чудесная, человек пятьсот, от первокурсников до профессоров, но в основном молодые и слушали чутко и живо. Жаль, конец вечера проходил под ругань с гардеробщиками, сованием им десятки и т. д. Отчасти виноват Г. Левин[491], который притворился больным, а вместо себя прислал эссе, длинное, как степь, чтицу для его произнесения, с конфетным голосом, и начинающего поэта из «Магистрали», преданного М. С. Все это в безоговорочном порядке. Начинающий поэт оказался седовласым версификатором, и от выхода на большую аудиторию его развезло и надолго.

А накануне вечера ребята пошли — не из добрых, правда, чувств — на кафедру сов. литературы и пригласили. Ответ был — мы такого поэта не знаем и заняты Олимпиадой..

За неделю до этого у нас был просветительский крах — эпопея с вечером Пастернака. Как-нибудь расскажу Вам в лицах. Вечер скандально не состоялся. Но вся эпопея обрушилась — ввиду анонимности устроителей — на упомянутую кафедру. Вплоть до рыданий, валидола и клятв: «Не виновны! Не знали!» Свидетельство очевидцев привожу с мстительным удовольствием.

Мне жалко утомлять Ваши глаза, но не могу удержаться от эпизода. Скандал был весьма свеж в памяти, и перед самым вечером Наташа[492] не без тревоги обнаружила, что аудитория занята, а уже и сестры М. С. приехали и даже Л. К. и все стояли в коридоре. Меня еще не было. Наташа сунулась было с протестами, но некий мужчина загородил дорогу и сказал, что у них тут партийные выборы. И стал ее легонько выпихивать. Вдруг между ними возник один первокурсник, очень милый и пылкий мальчик, кажется, очень талантливый, и сверкнул очками: «Хам! Вы разговариваете с женщиной!» Другой, поопытнее, как-то ловко прикрыл его и унес под мышкой, кстати по дороге сообщив Наташе, что оный мужчина — некто Тюнькин[493], парторг факультета и спец по Достоевскому.

На другой день Тюнькин пошел в комитет комсомола и состоялся примечательнейший разговор. «А ну, комитетчики, кто это мне вчера хамил?» — «Впервые видим, — комитетчики сокрушенно. — Наверное, не наш». Дружный хор: «Конечно, не наш. Биолог, по всему видно». Одинокий голос: «Или физик». — «Физик, физик и есть!» Тюнькин: «Вот нахал! Пришел на чужой факультет и хулиганит! Сами понимаете — не мог же я его выматерить при этой поэтессе!» Общая растерянность: «Какой?» — «Ну, этой… что перлась стихи свои читать».

Даже даты жизни на афише не разглядел, кафедрал. Ну, поэзия — ладно; она там у них на Демьяне Бедном скончалась, неоплаканная. Но чем эта голова нафарширована? Поэтесса во главе разъяренной толпы поклонников — ломится до чужого помещения! «Бесов» на ночь начитался?

Давид Самойлович, простите это длинное изложение. Но такой вот костумбризм.

Сегодня по радио была передача о М. С. Стихи читала Гердрих[494] и, к счастью, хорошо. Немного смутила подборка. По-моему, улавливается какая-то общая тенденция (в том, что пишется, говорится и подбирается) — зачислить М. С. по штату «женской поэзии». Поэтому я очень рад, что Вы выступите в «Тартуских записках» — это будет другой и серьезный разговор[495]. Сам я на него вряд ли способен. Как я себе представляю, «Тартуские записки» — издание структурально-академическое, сухое, но временами позволяющее себе роскошь — свидетельство поэта о поэте. Я свидетельствовать не вправе, да и способен лишь на сугубую лирику с известной тягой, хоть и подавленной, к «аккордам» и «серебристым далям».

Дома у нас произошло событие необъяснимое и драматическое. Помимо бедного инвалида, есть другая собака; у нее как раз началась свадьба, когда кошка родила. При первом же кошачьем писке что-то у собаки стронулось. Она прервала свадьбу и прилипла к котятам — неделю сидела над ними, не отрываясь, и плакала — крупными слезами — а потом их загрызла.

Давид Самойлович, чувствую, что пишу длинно, как Левин[496]. Но у него не было времени писать кратко, а я — оттого, что рад Вашему письму.

Сердечный привет Гале! Желаю Вам и Гале здоровья и немного покоя и чтоб астрологические обещания сбылись! Желаю несокрушимо пройти сквозь юбилей!

Всегда Ваш (вкупе с Наташей)

P. S. Наконец прочел Юрия Кузнецова[497]. По-моему, очень талантлив, раскован и уверен, но никак не пойму, что у него за душой: иногда — что-то подлинное, иногда — тоскующий фашист и тоска какая-то немецкая.

[Г.]

№ 8 Д. Cамойлов — А. Гелескулу

27.04.80

Дорогой Толя!

Рад был Вашему письму. О вечере стихов М. С. мне писали Л. К. и Ника. Но, конечно, без красочных подробностей.

Очень хорошо писали о слове, сказанном Вами[498].

Вот Вам и готовая статья для Тарту. Ей-богу, не отказывайтесь. Я уверен, что Вы напишете лучше всех. А насчет научных престижей не беспокойтесь. Ваше слово такое же слово поэта, как и мое.