Сокр. Не таким же ли образом и прочее, о чем мы недавно упоминали, то есть богатство и другое, тому подобное, иногда благодетельно, иногда вредно? Как разумность, управляющая иными свойствами души, делает их полезными, а безумие – вредными: не так ли душа поступает и с ними? Употребляя и распределяя их справедливо, она делает их полезными, а несправедливо – вредными.
Мен. Конечно.
Сокр. Но справедливо-то управляется разумный, а погрешительно – неразумный?
Мен. Так.
Сокр. Не то же ли надобно сказать и вообще? Все прочее в человеке, чтобы быть ему добрым, зависит от души, а все душевное – от разумности. По этой причине разумность должна быть полезна. Но мы и добродетель назвали полезной?
Мен. Конечно.
Сокр. А разумность назвали добродетелью – всецелой, или некоторой ее частью?
Мен. Слова твои, Сократ, мне кажется, весьма хороши.
Сокр. Если же так, то добрые добры не от природы.
Мен. Кажется, нет.
Сокр. Да пусть бы и это было. Если бы добрые были добры от природы, то между нами нашлись бы люди, которые юношей, добрых по природе, узнали бы; а мы, по указанию этих людей, взяли бы их и берегли в крепости462, запечатавши тщательнее, чем золото, чтобы никто не развратил их и чтобы, пришедши в возраст, они благодетельствовали городам.
Мен. Следовало бы-таки, Сократ.
Сокр. Но когда добрые добры не от природы, то, видно, – от науки?
Мен. Мне кажется, это уже необходимо. Да и из предположения видно, Сократ, что, как скоро добродетель есть знание, то она изучима.
Сокр. Может быть, клянусь Зевсом; но не худо ли мы сделали, что согласились?
Мен. Однако сейчас нам казалось это хорошим.
Сокр. Да хорошо сказанное должно быть таково не только сейчас, но и теперь, и после, – если в нем есть нечто здравое.
Мен. Так что ж? С какой стороны это не нравится тебе и заставляет не верить, что добродетель есть знание463?
Сокр. Я скажу, Менон. Не хочу переиначивать свое мнение, будто нехорошо утверждают, говоря, что как скоро добродетель есть знание, то она изучима; но смотри, справедливо ли, по твоему мнению, я не верю, что добродетель есть знание. Скажи-ка мне вот что: если не только добродетель, но и какая бы то ни было вещь изучима, то не необходимы ли в отношении к ней как учители, так и ученики?
Мен. Кажется.
Сокр. А когда, напротив, для вещи нет ни учителей, ни учеников, то не хороша ли была бы догадка, если бы мы догадывались, что она не изучима?
Мен. Так; но учителей добродетели разве, ты думаешь, нет?
Сокр. Да, я часто ищу, есть ли какие-нибудь учители добродетели, – все делаю, но не могу найти. Притом ищу вместе со многими, и особенно с такими людьми, которых почитаю опытнейшими в этом отношении. Вот и теперь, Менон, весьма кстати подсел к нам именно такой человек, которому можно сообщить свой вопрос. Да сообщить ему было бы и справедливо464, потому что Анит, во‐первых, сын богатого и мудрого отца, Анфемиона, который сделался богатым не по случаю и не от щедрости другого, как недавно Исмениас Фивянин, получивший имение Поликрата, но собрал богатство своей мудростью и старанием; во‐вторых, он по всему кажется гражданином не гордым, не надутым и не спесивым, но человеком видным и показным; потом он, по мнению афинского народа, прекрасно воспитал и образовал своего сына465, за что афиняне избирают его в важные правительственные должности. Итак, справедливо исследовать вместе с ним, есть ли учителя добродетели или нет, и кто такие. Помоги же, Анит, мне и твоему гостю, Менону, в решении вопроса об этом предмете, то есть кто бы мог быть учителем. А рассматривай вот как: если бы мы захотели сделать этого Менона хорошим врачом, то к каким бы послали его учителям? Не правда ли, что к врачам?
Ан. Конечно.
Сокр. А когда бы пожелали, чтоб он был хорошим башмачником, то верно – к башмачникам?
Ан. Да.
Сокр. И так во всем?
Ан. Конечно.
Сокр. Скажи мне опять вот что о том же предмете. Посылая его, как говорим, к врачам, мы хорошо поступили бы, если хотим, чтоб он был врачом. Но говоря это, не разумеем ли, что мы благоразумнее сделаем, когда отправим его к таким врачам, которые почитаются представителями искусства, берут за то плату и объявляют себя учителями всех, желающих ходить к ним и учиться, нежели к таким, которых не почитают представителями? Не на это ли смотря, мы поступили бы хорошо?
Ан. Да.
Сокр. Не так же ли касательно игры на флейте и других предметов? Великая была бы глупость, желая кого-нибудь сделать флейтистом, не хотеть посылать его к людям, которые обещаются научить этому искусству и берут за то плату, а возлагать хлопоты о том на других, – отправлять охотника к тем, которые и не выдают себя за учителей, и не имеют ни одного ученика в таком предмете, какому посылаемый, по нашему изволению, должен учиться. Не великое ли это, думаешь, было бы безрассудство?
Ан. Да, клянусь Зевсом, – даже невежество466.
