Сокр. Ты хорошо говоришь. Значит, теперь можешь, вместе со мной, судить об этом иностранце Меноне. Видишь, Анит: он уже давно твердит мне, что ему хочется такой мудрости и добродетели, посредством которой люди хорошо управляют домом и городом, служат своим родителям, умеют, как прилично доброму человеку, принимать и отпускать сограждан и иностранных гостей. Так вот смотри-ка: для такой-то добродетели к кому бы нам вернее отправить его – не явно ли из предыдущего, что к тем, которые вызываются быть учителями добродетели и, объявляя себя общими для каждого из эллинов, желающего учиться, назначают за то плату и берут ее?
Ан. Но кого же, Сократ, почитаешь ты такими учителями?
Сокр. Вероятно, знаешь и ты, что люди называют их софистами.
Ан. О Геракл! Говори лучше, Сократ. Никто – ни из сродников, ни из домашних, ни из друзей, ни из афинян, ни из иностранцев – не достиг до такого безумия, чтобы пойти к ним и развратиться. Ведь они – явная порча и язва своих близких.
Сокр. Что ты говоришь, Анит? Неужели софисты, одни из людей, приписывающих себе какое-нибудь умение благодетельствовать, так различаются от всех, что тому, что им вверено, не только не приносят пользы, подобно прочим, но даже причиняют вред и за то еще открыто изволят брать деньги? Вот уж не знаю, как тебе верить. А мне известен был один человек, Протагор467, который такою мудростью нажил себе больше денег, чем Фидиас, делавший столь отлично прекрасные вещи, и вместе с ним другие десять скульпторов. Да и странно: если бы люди, занимающиеся починкой старых башмаков и зашиваньем платья, возвращали то и другое в худшем состоянии, чем приняли, то они не укрылись бы и в продолжение тридцати дней, но через такие поступки скоро умерли бы с голоду. Напротив, Протагор, развращая приближенных и отпуская их худшими, чем принимал, укрывался от всей Греции в продолжение сорока лет, потому что умер, думаю, почти уже лет семидесяти от роду, а занимался своим искусством около сорока, и во все это время, даже до настоящего дня, не потерял своей славы. И только ли Протагор? – Много и других, из которых иные жили прежде его, а иные живут еще и теперь. Итак, скажем ли, согласно с твоим мнением, что они сознательно обманывают и развращают юношей или делают это без сознания? И таким образом признаем ли безумными тех, которых называют людьми мудрейшими?
Ан. Они-то не безумны, Сократ; гораздо безумнее их юноши, дающие им деньги; а еще более безумны родственники, вверяющие им своих детей; безумнее же всех города, позволяющие им вступать в свои пределы, и не изгоняющие – иностранца ли то или афиняна, как скоро он решается на такие поступки.
Сокр. Что? Тебя, Анит, обидел кто-нибудь из софистов, или почему ты так сердит на них?
Ан. Нет, клянусь Зевсом; я и сам никогда ни с кем из них не имел дела, и никому из своих не позволил бы этого.
Сокр. Следовательно, ты вовсе не знаком с ними?
Ан. И быть тому так.
Сокр. Но каким же образом, чудный человек, ты можешь знать об этом предмете, заключает ли он в себе что-нибудь доброе или худое, когда вовсе не знаком с ним?
Ан. Легко. Знаком ли я с ними или нет, – мне по крайней мере известно, кто они.
Сокр. Ты, Анит, может быть прорицатель, потому что иначе, судя по твоим словам, удивительно, как бы-таки тебе знать о них. Впрочем, мы ищем ведь не тех, которых посещая, Менон сделался бы худым; такие-то люди, пожалуй, пусть будут софисты. Назови же нам других и окажи благодеяние этому отечественному гостю: объяви ему, к кому он должен отправиться в столь обширном городе, чтобы в добродетели, которая недавно рассматриваема была мной, выйти человеком, стоящим имени.
Ан. А почему сам ты не объявишь ему?
Сокр. Я уже сказал, кого почитал учителями в этом предмете; но из твоих слов видно, что мной ничего не сказано. Может быть, это и правда. Скажи же и ты в свою очередь, к кому из афинян идти ему; назови, чье хочешь, имя.
Ан. К чему слышать имя одного человека? С кем бы из афинян хороших и добрых ни сошелся он, всякий научит его лучше, нежели софисты, если найдет в нем довольно послушания.
Сокр. Но эти хорошие и добрые стали такими неужели случайно, не учась ни у кого? И каким образом тому, чему сами не учились, могут они учить других?
Ан. Они, пожалуй, учились у своих предков, которые были столь же хороши и добры. Разве не кажется тебе, что в этом городе бывало много людей добрых?
