Сокр. Не думай же и ты, почтеннейший, объяснить кому-нибудь добродетель через указание на ее части, когда только еще исследуется, что такое она в целом, или дознать что другое, говоря таким образом; иначе всегда потребуется прежний вопрос: на каком понятии о добродетели основывается то, что ты говоришь о ней. Или мои слова, по твоему мнению, ничего не значат?
Мен. Мне кажется, они справедливы.
Сокр. Отвечай же опять сначала: что называете вы добродетелью – ты и друг твой?
Мен. Сократ, слыхал я и прежде, чем встретился с тобой, что ты не делаешь ничего более, как сам недоумеваешь и других вводишь в недоумение; вижу и теперь, что ты чаруешь меня, обворожаешь, просто околдовываешь, так что я полон сомнения. Ты и видом и всем другим, если можно позволить себе шутку, кажется, совершенно походишь на широкую морскую рыбу, торпиль443. Ведь и она приближающегося и прикасающегося к себе человека приводит в оцепенение; и ты сегодня сделал со мной, по-видимому, нечто подобное – оцепенил меня. Да, я истинно нахожусь в оцепенении – и по душе, и по языку, так что не могу сказать тебе. О добродетели я беседовал тысячекратно, продолжительно, со многими и, как мне по крайней мере казалось, не без успеха; а теперь даже не могу отвечать, что такое она вообще. Кажется, хорошо делаешь ты, что и не отплываешь, и не уезжаешь отсюда, потому что в другом городе, будучи чужестранцем и поступая таким образом, тотчас бы заключен был, как чародей.
Сокр. Хитрец ты, Менон, едва не обманул меня.
Мен. Что еще, Сократ?
Сокр. Знаю, для чего приискал мне это подобие.
Мен. А для чего, думаешь?
Сокр. Для того, чтобы я и тебя уподобил. Мне ведь известно, что всем красавцам нравится быть уподобляемыми. Это им выгодно, потому что к людям красивым подбираются и подобия красивые. Однако ж я не уподоблю тебя. Если твоя торпиль, приводя в оцепенение других, и сама цепенеет, то я похожу на нее; а когда нет, то не похожу. Ведь я привожу других в недоумение не потому, что сам разумею дело, а потому, напротив, заставляю других сомневаться, что сам сомневаюсь. Вот и теперь, что касается до добродетели, я не знаю, в чем состоит она; а ты, прежде чем сошелся со мной, может быть, знал – и вдруг уподобился незнающему. Впрочем, мне все-таки хочется вместе с тобой рассмотреть и исследовать, что она такое.
Мен. Но каким образом, Сократ, ты будешь исследовать то, чего не можешь определить вообще? Какую предположишь себе вещь, которой не знаешь, а ищешь? Даже если бы ты и встретился с нею, как узнаешь, что это она, когда не знал ее444?
Сокр. Понимаю, что хочешь ты сказать, Менон. Видишь, какое спорное приводишь положение! Как будто человек в самом деле не может исследовать – ни того, что знает, ни того, чего не знает; не может исследовать того, что знает, так как знает и не имеет нужды в таком именно исследовании; не может исследовать и того, чего не знает, так как не знает, что исследовать.
Мен. Но разве, по твоему мнению, Сократ, это нехорошо говорится?
Сокр. Конечно, нехорошо.
Мен. И ты можешь сказать, почему?
Сокр. Могу. Ведь я слушал мужчин и женщин, мудрых в отношении к делам божественным.
Мен. Что же говорят они?
Сокр. Кажется, все истинное и хорошее.
Мен. А что именно? И кто говорит?
