Мертвая вода. Смерть в театре «Дельфин»

Маркус Найт, еще как только Гарри вышел из офиса, двинулся в дальний угол верхнего фойе. Теперь он повернулся и с достоинством произнес:

– Наотрез отказываюсь принимать участие в этом балагане… – но он совершенно подпортил эффект, заорав: – И не намерен терпеть твои идиотские, наглые обзывательства!

– Ох! Какая мощь! Слышал ли тебя элегантный суперинтендант? Ну, мне пора. Ни пуха вам… – Гарри сообразил, что процитировал любимое выражение Джоббинса, и скис. – Я не нарочно, – сказал он и ушел.

Маркус Найт тут же пришел в состояние, которое Перегрин про себя называл первой стадией бури. Проявляя показное благоразумие, Найт говорил смертельно тихим голосом, обходился скупыми жестами и, несмотря на пульсирующую на побагровевшей щеке жилку, умудрялся демонстрировать жуткую невозмутимость.

– Вряд ли сейчас подходящий момент… собственно, наверняка неподходящий, обсуждать дальнейшее трудоустройство этого человека. Всем понятно, что его взяли по указанию администрации. Будь любезен, Уинти, при первой же возможности поставь в известность администрацию, что я намерен, если только Гарри Гроува не уберут с этой роли, разорвать контракт. Формальностями займутся мои агенты.

В нормальных обстоятельствах теперь ему полагалось бы устроить величественный исход. Найт беспокойно посмотрел на двери, на лестницы и, в качестве альтернативы, плюхнулся на викторианское канапе[51], которые Джереми расставил по верхнему фойе. Потом принял благородную позу, но было ясно, что он зашипит, стоит его только тронуть.

– Дорогой Перри, дорогой Уинти, – сказал он. – Пожалуйста, примите мои слова всерьез. Мне очень, очень, очень жаль.

Перри и Моррис осторожно обменялись взглядами. Джереми, который с самого начала отличался унылым видом, тяжело вздохнул.

– Прошу тебя, Марко, нельзя ли обсудить это чуть позже? – поморщился Перегрин. – Вчерашнее ужасное происшествие – тяжкая ноша для нас. Я соглашусь со всем, что ты можешь сказать о Гарри. Он ужасно ведет себя, и при нормальных обстоятельствах его давным-давно турнули бы. Если это не прекратится, я поговорю с Гринслейдом, а если он не сможет помочь, я… я сам пойду к Кондусису и заявлю, что не в силах больше терпеть его протеже. Но пока что, Марко, пожалуйста, имей терпение.

Маркус повел рукой. Жест получился изящный и многозначительный, он мог означать и согласие, и высокопарность, и непримиримую ярость. Актер уставился в потолок, сложив руки на груди и положив ногу на ногу.

Уинтер Моррис взглянул на Перегрина, закатил глаза и еле заметно покрутил головой.

Из офиса вышел инспектор Фокс и объявил, что если мистер Джереми Джонс свободен, то суперинтендант Аллейн просил бы его уделить ему время.

Перегрин, проводив товарища взглядом, ощутил укол неясной тревоги.

Джереми остановился у самой двери. Аллейн попросил его присесть и предложил сигарету.

– Спасибо, я перешел на трубку.

– Я тоже. Курите, если хотите.

Джереми достал трубку и кисет с табаком.

– Я хотел повидаться с вами, – начал Аллейн, – по вопросу, который вполне может оказаться не относящимся к делу. В таком случае прошу меня простить. Ведь это вы делали декорации для спектакля?

– Да.

– Позвольте выразить вам свое восхищение! Поразительно, как удается передать суть и характер пьесы в декорациях таким образом, чтобы фон не становился назойливым.

– Увы, часто становится.

– Только не в вашем спектакле!.. Вы с Джеем делите квартиру, да? Полагаю, вы и работаете вместе?

– О да, – сказал Джереми и, почувствовав, что получилось двусмысленно, добавил: – С отличным результатом.

– Мне сообщили, что у вас доля в милом магазине на Уолтон-стрит и что вы эксперт по историческим костюмам.

– Громко сказано…

– Так или иначе, костюмы и реквизит для спектакля создавали вы?

– Да.

– Например, перчатки. – Аллейн поднял со стола «Таймс». Под газетой на блокноте Уинтера Морриса лежали перчатки из спектакля.

Джереми молчал.

– Удивительно точные копии. И, конечно, я видел, как вы выкладывали настоящую перчатку и документы на бархатный мольберт и убирали в сейф. В то утро в театре, полгода назад. Я там был – помните, наверное.

Джереми чуть приподнялся с кресла, но взял себя в руки.

– Верно, – сказал он.

Аллейн достал из открытого саквояжа сверток из китайской шелковой бумаги, положил на стол рядом с Джереми и аккуратно развернул. Открылась маленькая, сморщенная, покрытая пятнами перчатка, с вышивкой и бахромой.

– Это она? – спросил Аллейн.

– Я… да, – сказал мертвенно-бледный Джереми.

– Перчатка, которую вы поместили на бархатную подложку с двумя документами и накрыли листом полиэтилена, прикрепленного чертежными кнопками с бархатным покрытием?

– Да.