Мертвая вода. Смерть в театре «Дельфин»

– Выходит, – Найт вновь начал величественно кивать, – что это сделал один из нас.

– Боюсь, что так.

– Передо мной встает пугающая дилемма. – Найт принял вид человека, оказавшегося перед сложным выбором – совершенно изможденный. – Что делать? Глупо прикидываться, что я отношусь к нему не так, как отношусь. Я считаю его никчемным. Я знаю его…

– Секундочку. Мы все еще о Гарри Гроуве?

– Да. Я понимаю, что личные оскорбления с его стороны могут заставить подозревать меня в предвзятости.

– Уверяю вас…

– А я уверяю вас – причем со всей определенностью, – что лишь один из нас способен на подобное преступление. Я изучал физиогномику. В Нью-Йорке… – На мгновение Найт вдруг сник, но тут же собрался. – Я познакомился с выдающимся специалистом – Эрлом П. Ван Шмидтом – и всерьез заинтересовался этой наукой. Я учился и занимался наблюдениями, так что мои выводы небеспочвенны. Я совершенно убежден – совершенно, – что если видишь пару необычно круглых глаз, широко расставленных, бледно-голубых и неглубоких – берегись. Берегись! – повторил он и рухнул в кресло, из которого встал.

– Беречься чего? – спросил Аллейн.

– Предательства. Непостоянства. Неразборчивости в средствах. Полного пренебрежения к этическим ценностям. Я цитирую Ван Шмидта.

– Боже мой.

– Как и у Кондусиса! Впрочем, неважно. Неважно.

– Вы обнаружили те же черты у мистера Кондусиса?

– Я… я не знаком с мистером Кондусисом.

– Но вы же встречались с ним?

– Мельком. В день премьеры.

– А до этого – нет?

– Возможно. Много лет назад. И предпочитаю не вспоминать об этом. – Он махнул рукой.

– А можно узнать почему?

После значительной паузы Найт ответил:

– Однажды я был его гостем, если так можно выразиться, и столкнулся с высокомерным пренебрежением, которое распознал бы быстрее, будь я в то время знаком со Шмидтом. По моему мнению, Шмидта должны в обязательном порядке изучать все полицейские. Извините за решительность суждений, – добавил он спокойным властным тоном.

– Да ничего.

– Хорошо. От меня еще что-то требуется, дорогой друг? – спросил Найт неожиданно милостиво.

– Пожалуй, нет. Если только – и поверьте, я не стал бы спрашивать, не имей этот вопрос отношения к делу, – если только вы не ответите, правда ли миссис Констанция Гузман призналась вам, что покупает серьезные шедевры на международном черном рынке?

Ничего хорошего не вышло. Мигом вернулись побагровевшее лицо и горящие глаза. И за всем этим снова безошибочно читались робость и дискомфорт.

– Без комментариев.

– Ни малейшего намека?

– Вы с ума сошли, если ждете ответа, – сказал Найт, и на этом его пришлось отпустить.

II

– Ну что, Фокс, запутанное дельце нам попалось, да?

– Это точно, – сердечно согласился Фокс. – Вот бы, – тоскливо добавил он, – свести все к простому воровству и насилию.

– Было бы прекрасно, но не получится. Кража знаменитого шедевра всегда осложняется тем, что его не толкнешь по привычным каналам. Ни один нормальный барыга, если только у него нет очень особых контактов, не прикоснется к автографу Шекспира или перчатке его сына.

– То есть мы имеем или оригинала, который ворует, чтобы тайно обладать, или оригинала вроде молодого Джонса, который ворует, чтобы сохранить шедевр для Англии, или очень опытного профессионала, связанного с верхушкой международного криминала. А получатель – некто типа этой миссис Гузман, миллионерши, для которой нет правил и которой плевать, откуда пришли сокровища.

– Точно. Или шантажист, который ворует ради выкупа. И еще возможен вор-любитель, который все знает про миссис Г. и уверен, что она войдет в игру, а он подзаработает.

– Такое впечатление, что все вертится вокруг анекдота про Гузман и Найта в исполнении мистера Гроува. Знаете, мистер Аллейн, ничуть не удивился бы, если бы мистер Найт «наехал» на мистера Гроува. Ведь издевательства мистера Гроува практически невыносимы, как думаете?

– Я думаю, – сказал Аллейн, – лучше бы нам обоим вспомнить, кто такие актеры.

– Серьезно? А что с ними не так?

– Они специально обучены подавать эмоции. И на сцене, и в миру они выжимают все из того, что чувствуют. Это значит, что они доводят свои эмоции до крайнего предела. Когда вы, я и все не-актеры изо всех сил стараются не выказывать ничего в открытую, скрывать переживания, актер, даже слабенький, убеждает нас, простых смертных, что он на пределе. А на самом деле – ничего подобного. Он просто профессионально подает нечто происходящее – и не только на сцене, перед полным залом.

– И как это относится к мистеру Найту?

– Когда он багровеет, когда громогласно предает анафеме Гроува, это означает, что он: во-первых, вспыльчив, патологически тщеславен и мгновенно впадает в ярость, и во-вторых, хочет ясно дать понять, как он зол и опасен. Он вовсе не обязательно поверхностен и лицемерен. Его работа – дурить зрителей, и даже в пик настоящего эмоционального кризиса он не может иначе.

– Именно это называется экстраверт?

– Да, похоже, так. И вот что самое интересное с Найтом: когда разговор коснулся Кондусиса, он стал неразговорчивым и замкнулся.