Мертвецы тоже люди

Можно представить мой ужас, когда на мраморных ступенях крыльца я увидела хмурого профессора Этернеля. Как всегда, элегантный и безупречный, он смотрел на меня строго.

Я была похожа на шахтёра, только что покинувшего забой: чёрная с ног до головы.

– Простите, Орэт Дёнуарович, за опоздание… и за то, что испачкала ваш автомобиль…

– Ваш автомобиль… Василиса Михайловна. Теперь это ваша машина. Она оформлена на вас.

Я недоверчиво оглянулась на внедорожник:

– Этот джип?

– И не вздумайте отказываться. Считайте, что вам положен для работы служебный автомобиль.

– Нет! – отрезала я и отступила на несколько шагов.

– Василиса Михайловна, если вы не можете принять машину в подарок, тогда выплачивайте мне кредит за неё – по сто баксов в месяц. Такой вариант вас устроит? – Профессор распахнул передо мной дверь в прихожую.

Я растерянно кивнула.

– Вот и договорились. Я надеюсь, что теперь вы не будете опаздывать на работу.

– К-конечно… – пролепетала я, – но как я объясню в университете, откуда у меня такой дорогой автомобиль!

– Ну… не мне вас учить, Василиса. Вы всё же женщина… Слукавьте, скажите, что любовник подарил.

– Но у меня нет любовника, и я не люблю врать!

– Тогда скажите, что машину подарил вам отец.

Глава 13

«С тех пор я поселилась у профессора Этернеля. Каждый день после занятий я спешила к старику. Профессор не признавался, но я видела, с каким нетерпением он ждал меня.

– Вернулась? – всякий раз спрашивал Этернель. – А я уж думал, не приедешь…

Было и то, в чём я не смогла бы ему признаться ни за что на свете. Меня тянуло к этому больному, исхудавшему, похожему на тень, старику. Я не могла объяснить странное чувство тепла и нежности, которое испытывала к профессору Этернелю. Каким наслаждением для меня было смотреть в его большие бархатные очи. Они казались мне то бездонными каменными веждами, в которых застыли века и даже целые эпохи, то наивными глазами ребёнка. Как бы хотелось мне уметь, как профессор, отрешаться от времени, так хладнокровно и спокойно оценивать обстановку.

Служение Этернелю я ставила теперь превыше всего в жизни. Я отказывалась от встреч со сверстниками, но не пожертвовала бы и минутой общения со стариком. Подруги обижались на меня, но мне было всё равно.

Профессор стал моим единственным другом. Наше общение, несмотря на некую дистанцию, которую он соблюдал, в целом было общением на равных. Прислугой я себя не чувствовала, может быть, помощницей, но ни нянькой, ни гувернанткой, ни сиделкой. Я бы могла сказать, что наши отношения напоминали отношения больного отца и ухаживающей за ним дочери.

Мы обсуждали всё и вся, разговаривали на любые, даже самые щекотливые темы. Единственное, что Этернель никогда не обсуждал со мной, это масонство.

В доме иногда появлялись незнакомые люди, и профессор беседовал с ними наедине в комнате, смежной с кабинетом, в которой я никогда не была. Дверь в эту секретную комнату была всегда заперта, и я не представляла, что там может быть.

За полгода профессор так натаскал меня по биологии и химии, что я с лёгкостью сдала эти предметы экстерном. От профессора я узнала столько, чего не дали бы мне все учебники по курсу. Мы часами проводили время вместе за работой в его лаборатории.

С Инкубом мы встречались почти каждый день за обедом. Дело в том, что по распоряжению Этернеля его помощник обязан был присутствовать за дневной трапезой, если не исполнял другие поручения профессора. Сидели обычно за столом втроём. Профессор и я – напротив друг друга во главе стола, а Инкуб – посередине, между нами, на линии обстрела, так сказать.

Смотреть на меня открыто Инкуб почти не решался. Я понимала почему. Хороша была и недоступна в зелёном переливчатом платье, в ослепительном блеске драгоценных изумрудов и бриллиантов.

Алмазов, что блистали на моём лбу, руках и шее, вполне хватило бы для пропитания небольшой страны.

В новой обстановке я чувствовала себя неловко. Украдкой поглядывала то на огромные шестирожковые канделябры, стоявшие на длинном обеденном столе ровными рядами, то на расписные своды потолков, то оглядывалась на безмолвных лакеев и горничных в белых фартуках, ждавших в готовности за спиной.

Я была подавлена роскошью, кусок в горло не лез; предпочитала молчать, ела мало, трогая вилкой овощи в тарелке, односложно отвечая на вопросы профессора. И всё же любое моё невинное движение, повороты головы неизменно привлекали внимание Этернеля и Инкуба.

Они смотрели на меня в четыре глаза, стоило мне чуть пошевелиться.

Этернель в последнее время никуда не выезжал из-за плохого самочувствия и держал меня при себе. Всякая попытка выйти за пределы усадьбы пресекалась.

Вчера я обмолвилась, что сходила бы вечером на премьеру в театр, но профессор скривил губы:

– На что желаете пойти?

– На «Медею»… в Экспериментальный.

– Медея… Это же жуткий сон! Убила детей, чтобы отомстить мужу. Неужели вам нравятся сложные эмоциональные и психологические проблемы? Они, как правило, не вызывают ни малейшего сочувствия.

– Все хвалят, – возразила я.