Мертвецы тоже люди

– Ну и что. Театр – это разочарование и никакого доверия к действию. Реальность искажается, преувеличивается воспалённым воображением автора и превращается в фарс. Воспринимать его серьёзно, значит оскорблять здравый смысл… Зачем вам эти выдумки, Василисушка? Или вы полагаете, что современные режиссёры смогут воплотить в спектакле переживания древних?

– Так ли отличаются переживания древних от наших?

– Отличаются, поверьте мне на слово… так же, как древний язык отличается от современного. – Этернель покачал головой. Глаза его загадочно засверкали.

Я не любила, когда на меня так смотрели. Будто знали неизмеримо больше, чем я сама… Наверное, знали, поэтому я скрыла недовольство, опустив глаза долу.

Инкуб заметил это. Если бы я ведала тогда, с кем говорю!

Этернель тем временем продолжал:

– В современном русском языке слов для выражения чувств неизмеримо меньше, чем в древнерусском. Например, слово «ласка», так необходимое для описания чувств влюблённых, в современном языке имеет всего несколько однокоренных слов, например: ласкать, ласковый, неласковый, приласкать. Может, ещё три-четыре общеупотребительных слова я не упомянул. Для сравнения, у древних: ласка, ласкавъ, ласкавый, ласкавный, ласкавьно, ласкавецъ, ласкарь, ласкатель, ласкосердо, ласкердие, ласкочь, ласкредствовати, ласкечинъ, приласкати, заласкати, обласкати, ласкати, ласкавши, ласкатися, неласкавый, неласкаво, неласкавьно, ласкавший, ласкордый, ласкосредствовати, лащу, ласкаю, ласкредовати… и прочее! Разве вы говорите теперь: любезникъ, любивый, любивник, любительный, любленикъ, любь, обращаясь к возлюбленному? Вообще, с корнем люб-, любо– в древнерусском языке примерно… м-м-м… пятьсот слов.

Я потрясённо ахнула:

– Неужели пятьсот?

Этернель развёл руками:

– Это только то, что известно по уцелевшим с древности письменным памятникам. В действительности слов ещё больше. Представьте, если бы вам объяснились в любви, используя самые изысканные, ныне исчезнувшие выражения проявления желания, нежности и ласки. Вы бы не устояли, Василиса.

Я улыбнулась:

– Может быть, но мы этого никогда не узнаем.

– Как знать, как знать… Я поклонник всего русского, как вы знаете, Василиса Михайловна, и немного владею древними языками. Инкуб знает древнерусский и вам сейчас продемонстрирует.

Я растерянно взглянула на Инкуба.

Он посмотрел на меня и поклонился:

– Азъ есмь любобезмолвенъ, нежели любивый любозритель, государь мой.

Этернель усмехнулся:

– Вы поняли, что сказал Инкуб, Василиса?

– Нет.

– Сей моужь красьнъ зело… и доброобразьнъ вельми. Он сказал, что предпочитает молчание любовным объяснениям.

Я быстро вскинула взгляд на Инкуба, потом вздохнула с облегчением:

– Орэт Дёнуарович, я всё ещё не могу привыкнуть к вашим своеобразным шуткам. Не понимаю, столько усилий, чтобы я не пошла в театр… Я просто хотела развлечься…

Этернель пожал плечами:

– Я не люблю театр, ничего не скажешь. То ли дело полотна художников. Это же что-то непостижимое – выразить кистью то, что невозможно сказать словами! Посмотрите на холст.

И Этернель показал на охотничий натюрморт с подбитым селезнем на столе среди вязанок лука и зелени. Я посмотрела на Инкуба. Тот улыбнулся уголками рта.

– Сколько подлинного трагизма, искренности и чувств… – продолжал профессор, – каждый день вы равнодушно проходите мимо куста шиповника или примелькавшейся комнаты, или бедной избушки с покосившимся забором, но лишь художник раскрывает вам их подлинную красоту, и вы вдруг видите то, что раньше не замечали… Все художники, все без исключения поцелованы Богом. Подобно Ему слова художнику не нужны… Кстати, Инкуб неплохо рисует…

Я взглянула на Инкуба. Он бесстрастно смотрел в окно.

Видно было, сентенции Этернеля занимали его меньше, чем действие снаружи. Я наблюдала вместе с ним. За окном два десятка солдат суетились у кремлёвской стены, заделывая широкий подкоп в потерну. Стена, конечно, не рухнет, но яма мгновенно наполнилась водой, заливая дубовые срубы, поддерживающие фундамент. Если не высушить и не засмолить сразу, тогда действительно произойдёт нечто похуже древнегреческой трагедии…

Инкуб вздохнул и посмотрел на Этернеля – с годами тот стал разговорчив и ворчлив…

В дальнем лесу стучали топоры. Рухнуло со вздохом и стоном дерево. Затрещали ветки. Громко и раскатисто прозвучало матерное слово.

«Нужно пойти посмотреть, что там у них».