Мертвые хватают живых

Внезапно расслабленное выражение на Степановом лице сменилось встревоженным. Вскочив из-за стола, он первым делом проверил, накинут ли на двери крючок. Убедившись, что она заперта, старшина подошел к своей железной койке и приподнял ее со стороны изголовья. Когда он нащупал в полой ножке нечто мягкое, выражение тревоги с его лица ушло, и он глубоко вздохнул. Тем не менее, привычка никому и ничему не верить заставила Степана просунуть туда два пальца и осторожно вытащить небольшой, завернутый в тряпицу округлый сверток, скорее, комок. Развернув его, он пересчитал схороненные там золотые вещи: одни часы, пару обручальных колец и перстень с печаткой. Полякам, этапируя их к месту казни, объявляли, что готовят к отправке на родину, а по прибытии в лагерь под каким-то предлогом отбирали все личные вещи, причем ценности полагалось сдавать потом начальству по акту. Практически против воли старшина кое-что утаил, заныкав "на старость". Грушин всегда считал себя честным человеком, а здесь бес попутал, и он — искренне веруя, что делает это в первый и в последний раз в жизни — взял грех на душу. Пустить в расход "врага народа" или участвовать в "эвакуации" польских военнопленных грехом не являлось, поскольку было всего лишь работой, которую все равно ведь надо было кому-то делать, разве не так?

Вернувшись к столу, Грушин налил по новой, но пить не торопился: когда бутылка закончится, делать будет совсем нечего, а спать ложиться было рановато, изверишься, пока заснешь. Отдавшись праздному течению мыслей, Степан неожиданно задался вопросом: а что сейчас может делать лейтенант Вацетис?

Этот офицер из областного управления НКВД, приехавший на сутки в лагерь, произвел на него большое впечатление. Молодой совсем, годится старшине если не в сыновья, то уж в младшие братишки точно, а уже лейтенант. Это раз. Образованный и башковитый, два. Как он лихо разъяснял на партийно-комсомольском активе смысл операции "Эвакуация"! Помимо вещей общеизвестных, о которых Вацетис, между прочим, умел говорить так, что становилось страшно интересно и появлялось ощущение, что слышишь что-то совершенно новое, лейтенант рассказал кое-что действительно неожиданное и стоящее. Например, объяснил, отчего все польские офицеры, вне зависимости от того, кадровые они или пришедшие в польскую армию после призыва по мобилизации, подлежат "обезвреживанию". "Вы знаете не хуже меня, — говорил лейтенант, — что контра почти всегда родится из "белой кости". Пролетарий и трудовой крестьянин — природные союзники советской власти. А пленные ляхи, надевшие после нападения Гитлера погоны (все эти учителя, профессора, врачи, юристы, журналисты и прочие белоручки-буржуйчики), никогда, во-первых, не согласятся с тем, что СССР вернул свои исконные земли, оторвав от временно оккупировавшей их панской Польши, и пока будут живы, будут лютыми врагами Советской России. Во-вторых, рано или поздно, но мы займемся советизацией нашей западной соседки, и тогда эти недобитки — если мы их, конечно, отпустим — возглавят вооруженное сопротивление польской буржуазии. И третье: если Польша наш враг, зачем возвращать ей ее мозги и тем самым усиливать?".

Фотография, понятное дело, была некрупной и обычного для газетных снимков качества. Поэтому узнать в стоявшем на трибуне человеке недавнего соседа по белградскому отелю можно было только при большом желании, которое, впрочем, у Петра наличествовало с избытком. Пока журналист читал краткое изложение выступления поляка, говорившего о необходимости признания катыньских расстрелов актом геноцида, в его голове медленно складывалась поразительно цельная картина.

В самом деле: иностранный след заказывали? Извольте! Подозрительную парочку разыскиваете? Пожалуйста: наверняка пан Войтек приехал не один, а вместе со своей несравненной Ирэной, куда он без нее… Говорите, водка "Выборова" обычное в Москве дело? Не знаем, не знаем… Что-то не попадалась она Петру в последние годы в обычных торговых точках, хотя журналист и помнил, что в его детстве отец очень даже уважал польскую сорокоградусную, появлявшуюся по линии СЭВ время от времени в советских магазинах. А ведь старый генерал вряд ли был способен отправиться за ней в какой-то специализированный магазин. Да и к чему бы ему это? Хорошей водки — если уж приспичило — и так вокруг полно всякой разной. А вот поляки "Выборову" весьма жалуют…

С мотивом вообще полный порядок: Каминьский рассказывал про своего отца, взятого в 1939 году Красной Армией в плен и сгинувшего где-то под Смоленском. Оставался, правда, один "маленький" нюансик: мог ли к этим событиям иметь какое-то отношение молодой работник НКВД Эдуард Вацетис? Но это уже, как говорится, дело техники и проблема Михаила. Что он, в конце концов, хочет, чтобы Клаутов ему убийцу на Петровку на поводке привел?

Петр посмотрел на часы. Было без десяти девять, не слишком поздно для того, чтобы попробовать застать Гуся на работе. Тот как будто ждал звонка и тут же схватил трубку.

— Гусев!